А потом раздался свист, похожий на порыв ветра, и лицо взлетело вверх в темноту. Хватка на мгновение ослабла, но руки продолжали держать меня до тех пор, пока чей-то клинок не ударил по тонким, похожим на лапы насекомого пальцам. Крови совсем не было, они просто расслабились и отвалились. Освещенное вспышкой молнии, обезглавленное тело покатилось в сторону. Молл ударила его мечом, запятнанным чем-то черным, как смола. На плитах показались плоские пятна от капель дождя.
— Джип, — прохрипел я, когда тот помогал мне подняться, — почему в фильмах зомби всегда такие медлительные?
Он ухмыльнулся и притронулся пальцами к исцарапанному лбу:
— Ты смотрел когда-нибудь «Франкенштейна»? Карлофф уловил это весьма точно. Как бы там ни было, здесь их зовут corps-cadavres[25], а зомби — это как раз то, что в них вселилось.
— Вы собираетесь стоять здесь и болтать про кино, пока на вас небо не рухнет? — резко спросила Молл, и мощный удар грома, расколовший воздух, как бы подтвердил ее слова. — Нет сомнения, мы разбудили сторожевого пса. В замок, и поживее!
Пока мы мчались вверх по ступенькам, молнии пересекались над крышей, гром бил прямо в уши и потоками хлынул дождь. Но мы не собирались бездумно врываться в эти разверстые двойные двери. Те, у кого были пистолеты, вытащили их и взвели курки. Я надеялся, что дождь еще не добрался до затравки. Затем снова сверкнула молния, и в ее ослепительном свете мы увидели перед собой огромный зал, с высоким потолком, благородных пропорций, с возвышением в одном конце, на котором стояли разбитые остатки высоких сидений, покрытых богатой резьбой и балдахином, — почти тронов, теперь облупившихся и в паутине. Когда-то этот дом был дворцом какого-то богатого дворянина, но теперь он был жутко опустошен. Мы осторожно сгрудились у порога.
— Фонари! — скомандовал Джип шепотом, несмотря на бурю. — Зажигайте, живо!
Но то ли в фонари попала вода, то ли ветер задувал в оконные проемы, то ли по какой-то другой причине зажечь их оказалось делом долгим и трудным. Только Молл удалось уговорить один из них слабо затеплиться. Затем она подняла его, и все мы сбились в кучу в центре огромного зала. Ибо от качающегося света фонаря по широким белым стенам стали двигаться тени, хотя в зале вроде бы не было ничего, что могло их отбрасывать.
Это были резкие, отчетливые тени, силуэты мужчин и женщин, кружившихся парами, степенным шагом, танцуя менуэт или, может быть, сарабанду. Можно было разглядеть каждую деталь их костюмов, огромные кринолины дам и высокие парики, покачивавшиеся в танце, веера, трепетавшие, когда они делали реверансы кавалерам, чьи расклешенные рукава и украшенные лентами косички париков жестко торчали кверху, когда они кланялись в ответ. Звуков музыки не было слышно; не было слышно ничего, кроме внезапных порывов ветра и плеска дождя. Пары кружились вокруг нас, их тени раздувались и разбухали, когда они приближались к свету — не к нашему свету, и уменьшались, когда танец уносил их прочь. Это был танец, который, должно быть, когда-то танцевали в этом зале, но все равно смотреть на него было жутко. Затем я услышал, как люди изумленно ахнули; но я уже увидел его — темный, одинокий силуэт, что прошел между танцующими, как туча, одетый так же, как и другие мужчины, но державший в руке под изящным углом тонкую трость. Проходя, он поклонился танцующим, элегантный, как мажордом или распорядитель танцев; они поклонились ему в ответ, но больше уже не поднялись. Мужчины зашатались, согнулись и попадали, женщины закачались в реверансе и опустились на пол. Танец продолжался, но это уже был танец смерти, ибо пара за парой падали при повороте, судорожно цепляясь друг за друга, за воздух, но тщетно. Они падали и исчезали.
Только у Молл хватило мужества заговорить.
— Даже самые худшие из этих существ — всего лишь тени! — засмеялась она. — У них нет власти над нами! Идем!
Она пошла дальше по залу, с мечом наготове, направляясь к высокой арке в дальнем его конце; закрывавшая его огромная портьера-гобелен посерела от пыли, собравшейся в ее обвисших складках. Как только Молл дотронулась до портьеры кончиком меча, половина занавеси оторвалась и упала с глухим стуком, подняв тучу пыли и разбросав повсюду личинки насекомых. Мы прошли через проем арки и попали в отдельный зал, который казался меньше из-за спиральных лестниц по обеим его сторонам. Слева со стены свалилась одна из огромных картин, высотой по меньшей мере в двенадцать футов, когда-то висевшая над лестницей. Свалилась давным-давно — обломки ее позолоченной рамы валялись на разбитых ступенях, и пауки использовали их для собственной тонкой работы. По другую сторону рама все еще висела, но холст истлел, и она демонстрировала лишь отвратительное пятно плесени на стене. С первого взгляда становилось ясно, что здесь никто не бывал уже веками — во всяком случае никакое существо во плоти; обе лестницы были покрыты густым слоем свалявшейся паутины. Но между лестницами в дальней стене имелись и другие двери. Некоторые были покоробившимися и закрытыми, однако центральная дверь висела на одной петле приоткрытая, и расщепленное дерево казалось относительно свежим.
Когда Молл и я заглянули внутрь, мы обнаружили, что там находилась лестница, очень широкая и целая; темнота, в которую она вела, прямо брызнула нам в глаза. Мы переглянулись, пожали плечами и помахали остальным, чтобы те шли за нами. Они повиновались, но не слишком охотно. Я впервые за это безумное путешествие заметил, что они по-настоящему заколебались. Что ж, я не мог их за это упрекать. У меня не было выбора, а у Джипа и Молл имелись свои причины. Но даже тех, кто любит золото и ненавидит волков, можно понять, когда они не хотят лезть в заведомую ловушку.
Тем не менее они все равно пошли, так же осторожно, как и мы, прижимаясь спиной к стенам, с оружием наготове, без всякой уверенности в том, что принесет следующий шаг. Воздух был неподвижен, но пламя фонаря колебалось и дрожало, словно с ним играло чье-то легкое дыхание; у меня почему-то было такое чувство, что если бы его нес кто-то другой, а не Молл, оно бы погасло совсем. Правда, оно не слишком помогало, но все же… Атмосфера этого дома давила на плечи, и даже когда свет выхватил край высокой сводчатой каменной арки и мы почувствовали, что колодец открывается в более широкое пространство, страх не стал слабее. Буря теперь казалась всего лишь отдаленным шумом. Здесь было тихо, как в могиле — во всяком случае в большинстве могил, но мы не могли быть здесь одни.
Затем прямо у кромки света что-то стремительно мелькнуло. Мой пистолет и оружие Джипа выстрелили одновременно. Появилась ослепительная вспышка, и раздался пронзительный вопль, от которого у меня похолодело в груди. Это не был крик волка — в кого же угодил мой панический выстрел? Потом, когда мое зрение прояснилось, я облегченно вздохнул. На ступеньках внизу лежали окровавленные останки двух жирных черных крыс: одну из них выстрелом перерубило надвое, у второй оторвало лапу, и она корчилась в предсмертных муках. Джип и я обменялись смущенными улыбками.
— Хорошая стрельба, дружище! — сказал Джип.
