– И все-таки?
– Что тут поделать, только не думаю, что надо разубеждать человека, если он решил.
– Потому что каждый всегда знает сам, что ему нужно, и не хочет, чтобы другие навязывали ему свое мнение? Я тоже так думала. – Вивьен сорвала еще один цветок лаванды. – Ты ведь сейчас к Пенни едешь, да?
– Да.
– Как ты думаешь, сумеешь, как Гилберт просил, помочь ей?
– Не знаю.
– Ты, конечно, можешь наплевать на то, что я тебе сейчас скажу, Дуг, только если ты и в самом деле хочешь помочь кому-нибудь выбраться из тяжелого положения или просто вообще хочешь кому-нибудь помочь, ты должен обязательно что-нибудь делать, принять близко к сердцу, какое-то время только об этом и думать, ну да, ни о чем другом, чтоб это стало для тебя самым главным, пока все не образуется или не убедишься, что совсем ничего нельзя поделать.
– Гилберт и впрямь пытался как-то помочь Пенни и, судя по всему, успеха так и не добился.
– Это верно, но я и не говорю, что всегда, когда по-настоящему пытаешься, все обязательно получится. Просто хочу сказать: если не пытаться, ничего и не будет. Он, по крайней мере, хотя бы пытался.
– Несомненно!
– Ты уж прости, но я только о тебе все последнее время и думаю, наверное, это ужасно? Какое счастье, что ты не устроил мне никакой сцены, и одновременно – какое разочарование! Просто такой ты с женщинами, верно? А теперь уходи – мне надо возвращаться к гостям. Возможно, позвоню тебе через пару недель.
Мы снова дружески обнялись и расстались. Тема насчет помощи или отсутствия помощи близким упала в благодатную почву. В разное время ко мне за помощью обращались Рой, Китти, Пенни и Гилберт. Количество предоставленной мною помощи – нуль. Единственная с моей стороны результативная помощь состояла в убеждении Терри Болсовера по телефону, что в его статье по поводу «Элеваций № 9» нет музыковедческих ляпсусов. С другой стороны, а вероятней всего, все с той же, я прямо-таки не мог отцепиться от самопровозглашенного принципа не разубеждать людей делать то, что им хочется. Исключение: задержание на пару минут профессионального и публичного посрамления Роя.
Эти и подобные же невеселые рассуждения переполняли меня до тех пор, пока я не вынырнул из тьмы «Норт-Вестерн-Лайн» наверх, в тихие и безмятежные сумерки, и немедленно накатило чувство тревоги и легкого возбуждения перед мыслью о встрече с Пенни. К тому времени, как я проходил вдоль пруда, над которым кружил ястреб, еще более сильное возбуждение начисто вытеснило чувство тревоги. Миновав высокие, в мой йенделльский рост, заросли крапивы, я вошел во двор. Через мгновение из кухни послышался лай Пышки-Кубышки.
Я прошел в дом через застекленную веранду и увидел шедшую мне навстречу Пенни. На ней было алое хлопчатое платье без всякого намека на стиль или моду, и она была явно очень и очень рада видеть меня, хотя и казалась несколько усталой. Я поцеловал Пенни, услышав при этом какие-то странные звуки, приближающиеся из кухни. Они знаменовали появление Пышки-Кубышки, передвигавшейся не в обычном своем темпе, а с трудом и на трех лапах. Задняя с наложенным на нее эластичным, кажется, бинтом как-то странно торчала вбок и на заду белели полоски пластыря. Псина приподнялась, обнюхала меня и вовсю завиляла хвостом.
– Что с ней такое?
– Что-то сломалось или сместилось. Сама точно не знаю.
– Но это поправимо?
– Врач сказал, насчет лапы вряд ли. Теперь так и будет скакать на трех.
– Как это произошло?
– Наверное, Эшли… Меня тогда не было дома, должно быть, он пнул ее ногой. Заявил, что пыталась его куснуть.
– Она в жизни никого не укусила!
Я присел на корточки и погладил шелковистую головку собаки, чувствуя себя так, будто что-то гнетущее вторглось ко мне посреди моей жизни и помыслов, что-то исключительно важное, непоправимое, словно много лет назад я принял фатальное, ошибочное решение и только теперь понял, сколько бед оно мне принесло.
– Она уже такая старенькая! – как бы в утешение проговорила Пенни.
– Ну да, да…
– Не надо винить Эшли!
– Как это, не надо! А уж родителей его надо тем более! Кстати, где он сам? Судя по всему, отсутствует?
– Да. Китти увезла его на несколько дней.
– В сопровождении двух десантников-отставников из морской пехоты?
– В сопровождении няньки; они отправились погостить у подруги Китти, у той восьмилетняя дочка и тоже нянька. Это рядом с Брайтоном.
– Четверо против двоих! Пожалуй, им надо бы следить, чтобы животные там калечились с разумной частотой. Хотя бы по одному в сутки.
– Прекрати! Хочешь выпить?
– Да-да, пожалуйста! А Рой об этом знает?
– Тебе скотч с водой?
– С водой! Рой об этом знает?
– Знает, он ужасно огорчился и устроил Эшли страшный нагоняй.
– И этим все кончилось!
– Ведь ты же знаешь, что папочка и Китти стоят насмерть против рукоприкладства в отношении детей!
– Как же, как же! Еще кто-нибудь есть в доме? Кристофер, его девушка?
– Уехали в Нортэмптон.
Мы направились по коридору, уставленному штабелями картонных коробок, пересекли холл, где я увидел гору старых газет и еще одну гору, побольше, по-видимому из старых игрушек, и прошли в гостиную. Тут все оказалось на удивление в полном порядке, хотя по виду нельзя было сказать, что все пребывает в неприкосновенности. Я заметил что-то на этот счет Пенни, когда она принесла мне мой бокал.
– Просто я живу здесь, – ответила она. – Здесь и у себя в спальне. Все остальные комнаты мне как бы и не нужны. Правда, за исключением кухни. Я даже вполне управляюсь одна.
– Неужели тебе одной в этом доме не одиноко?
– Нет, нисколько. Мне нравится. Я совершенно никуда не выхожу: тут у меня столько дел. Я знаю, надо бы навестить папу в больнице, но, когда позвонила, мне сказали, что у него все в порядке, наверное, это ужасно, но ведь его довольно скоро выпишут, а у меня было столько дел, вот я и не пошла. Я думаю, ты его навещал?
– Навещал. У него все в порядке, по крайней мере в смысле здоровья. А чем ты все время занята?
– Ах, да так… – Она как-то искоса, смутившись, взглянула на меня. – Читаю и… много всяких дел.
Я заметил на столе рядом с пустой пепельницей и вазой со свежесрезанными розами тоненькую брошюрку знакомого мне формата. Я вскоре разглядел, что это изданная Би-би-си книжечка Дениса Мэтьюза о фортепианных сонатах Бетховена. И потом увидел, что первый том этих самых сонат стоит на пюпитре рояля и открыт на менуэте № 1. И тут же, хотя и с явным запозданием, спросил:
– Что случилось?
– Ты о чем?
– Даже с твоей речью. С твоим выговором. Ты и держишься совсем иначе. Может, ты влюбилась, в чем дело?
