Потом Катуари ни разу на него не взглянула, хотя гости прошли в шести шагах. Он проводил ее глазами. Лицо было у нее бесстрастное, гордое, независимое. А Лука подумал, что она и здесь, на Гваделупе, пользуется почему-то немалым почетом.
Он не отрывал глаз от стройной фигуры, пока та не исчезла за поворотом тропы и не скрылась в зелени подлеска.
Остаток дня Лука часто возвращался мыслями к индианке. Это были волнующие и томительные размышления. Ему было жаль снова расставаться с этой странной и гордой женщиной.
Потом его кольнула мысль, что она вовсе не мадемуазель, как он считал. Но где же ее муж? Он ничего и никогда о нем не слышал.
Теперь он решил расспросить молодого индейца, что перетолмачивал его речь. Найти того было просто.
– Окуопа, – спросил Лука, остановив индейца у большого общего дома, – я бы хотел задать тебе несколько вопросов. Ты можешь со мной говорить?
Тот некоторое время смотрел на Луку.
– Что хотеть белый человек знать?
– Кто эта Катуари? И почему она здесь была?
– Зачем белый человек хотеть знать?
– Мы с ней встречались на Доминике. Расскажи о ней.
– Окуопа плохо понять ты, белый человек.
– Ну, кто она такая? – не отставал Лука. – Поведай! Прошу тебя.
Индеец помолчал, словно обдумывая, стоит ли продолжать разговор. И все же ответил, тщательно подбирая слова:
– Катуари, племянница вождя с Доминики. А приплыть они туда с остров на север, – и индеец махнул в нужную сторону, – с Лиамуиги. Их выгнать оттуда три или четыре года англичанин.
– Я не слыхал такого острова, Окуопа. Где это?
– Белый человек звать остров Сент-Киттс, белый человек.
– Что-то припоминаю. И кто муж Катуари?
– Муж уходить в рай. Так говорить белый человек. Два год, – и индеец показал два пальца. И добавил: – Война с белый человек. Британ убил.
Эта новость почему-то отозвалась в душе Луки спокойствием и радостью. Настроение поднялось. И он спросил торопливо, заметив, что Окуопа намеревается уходить:
– А почему у Катуари синие глаза и светлая кожа, Окуопа?
Индеец призадумался, но ответил:
– Мать Катуари быть белый человек. Быть плен. Умерла давно.
Лука проводил индейца благодарным взглядом. Теперь он многое знал об индианке.
Но долго раздумывать о своем ему не пришлось. Уже на следующий день прибежал в деревню индеец, и жители с повышенным интересов стали поглядывать на Луку.
Вскоре Окуопа позвал его к старикам и вождю.
Выслушав вождя, он перевел:
– Твой друг дать лист, белый человек. Разрешать смотреть, – и протянул клочок бумаги.
Назар писал, что мушкеты закупаются, и скоро можно будет обменять его на них. Просил не волноваться и сообщал, что в усадьбе пока все спокойно.
– Белый человек говорить, – напомнил Окуопа задумавшемуся Луке.
– Да, да! Прости. Тут написано, что оружие и припасы закупаются, и скоро они будут здесь у вас. Несколько дней надо подождать.
Лука хотел спрятать записку, но Окуопа забрал ее и передал вождю.
– Быть ждать, белый человек, – перетолмачил индеец, выслушав слова старцев.
И потянулись дни томительного ожидания. Правда, за это время он выведал у Окуопы, что затевают индейцы с Доминики.
– Катуари готовить большой поход на Лиамуигу, белый человек. Приходить нас уговорить.
– И что ваши старейшины?
– Думать. Мало хотеть. Здесь война.
– Разве договориться нельзя? Я готов уговорить поселенцев жить с вами мирно. Мы не будем мешать друг другу.
– Решать вождь, старейшина, – и Окуопа пошел прочь, не удостоив пленника дальнейшим разговором.
Это заставило Луку отвлечься от мыслей о скором освобождении. Потом он вдруг вспомнил Луизу. И опять остро захотелось ее мягкого, податливого тела и жарких объятий.
Он вздохнул с чувством глубокого сожаления и надежды. Вспомнил, что его судно можно будет использовать для путешествия, и посетовал про себя, что не может сейчас никак ускорить постройку своего детища.
Лука сдружился с одним из мальчишек, следящих за ним. Это был двенадцатилетний паренек со смышлеными глазами и улыбчивым лицом добряка, звали которого Мягкая Улитка. Над ним часто посмеивались за неповоротливость, медлительность и отсутствие необходимой воину смелости и жестокости. Он не мог просто так раздавить жука или лягушку. Охотился неумело и неудачно.
Лука решил смастерить для него самострел. Тем более что кормили в деревне пленника скудно, и поправить рацион можно было охотой.
И теперь они с Улиткой бродили по ближнему лесу. Удавалось иногда подстрелить небольшую птичку или агути, и тогда они разжигали костерок и с удовольствием готовили себе маленькое угощение. Остальные ребята лишь посмеивались, потешаясь над новыми приятелями с их смешным самострелом.
Этот мальчик в долгих утомительных беседах, больше жестами и мимикой, чем словами, рассказывал Луке об индейцах острова, о скрытой войне с французами. И хоть Лука мало понимал из всего этого, но какие-то сведения все же черпал.
Так он с трудом, но понял, что местные индейцы не все хотят принимать участие в походе на Лиамуигу, но имеются добровольцы, и скоро можно будет ожидать их выступления. В полнолуние, а это через две с небольшим недели, флотилия индейцев намерена выступить.
Наконец несколько индейцев принесли в деревню ящики и бочонки, мушкеты и два пистолета. Лука ликовал. Теперь его должны были отпустить!
Он с нетерпением ожидал освобождения, но торопить индейцев не решался. Они могли расценить это как неуважение, что здорово повредило бы их отношениям.
Он отказался идти в лес на охоту и тем расстроил Улитку. Но было не до мальчишки. Мысли были заняты другим.
Лишь на следующий день его привели к большому дому, и старейшины с вождем согласились отпустить его домой.
Окуопа сказал Луке:
– Белый человек свобода. Можно идти. Бери провожать.
Лука торопливо благодарил, кланялся, приветливо махал руками и побежал в большую хижину искать провожатого. Сам он мог дорогу не найти.
Никто не хотел провести его к усадьбе. И лишь Улитка согласился помочь.
Он быстро собрал немного еды, налил воды в калебасу, и они быстрым шагом направились в лес по хорошей тропе, ведущей на запад.
Поздно вечером они, сильно измученные, появились в усадьбе.
– Лука! – воскликнул радостно Макей и вскочил с раскинутыми руками навстречу. – Наконец-то! Мы уж думали завтра готовиться в поход за тобой.
