Господин Лиознов медлит. Градоначальник и полицмейстер в сопровождении девушек с хлебом-солью на цыпочках движутся по перрону. Жандармы, профессионально облизав приветственную делегацию взглядами с ног до головы, пропускают ее к поезду. Личная охрана будто не замечает эту пятерку. Уткнувшись в непроницаемую черную цепь, иркутяне прирастают к земле.
А Президента все нет. Из соседнего вагона с помощью дюжего секретаря на перрон спускается господин губернатор, тут же отталкивает секретаря и, опершись на инкрустированную серебром трость, застывает в картинной позе величия. Налетающие порывы ветра треплют его седые, лихо закрученные усы.
Господин Сёмин-Ворчалов хорош: мощное борцовское лицо кирпичного оттенка; квадратный подбородок, под которым второй — обвислый, рыхлый; бугристая брюквина носа, похоже принявшая на своем веку не один десяток богатырских ударов. На губернаторе черный каракулевый «пирожок», долгополое серое пальто аглицкого сукна, черное шелковое кашне и черные брюки с идеальными стрелками. Лакированные штиблеты сорок восьмого размера завершают портрет усть-кутского губернатора.
Сёмин-Ворчалов демонстративно смотрит на часы, качает головой, отвечая на молчаливый вопрос градоначальника. Проходит еще пара минут. Лиознова по-прежнему нет. Губернатор подзывает начальника личной охраны Президента. Полковник Нечипоренко, высоченный хохол с водянистыми глазами и рыжим чубом, небрежно отдает честь.
— Что случилось, голубчик? — ласково спрашивает Сёмин-Ворчалов. Кто ближе с ним знаком, тот не поймается на его мнимую мягкость — губернатор может быть безжалостен и даже жесток.
— Не могу знать, — бормочет полковник. — Я за Валуна не ответчик.
— Очень плохо, — говорит Сёмин-Ворчалов. — По должности ты обязан знать все. — Голос его поднимается, начиная резать уши. — Будь я на месте Президента — погнал бы тебя к чертовой матери!
— Взаимно, — шепотом произносит Нечипоренко, и губернатор довольно улыбается — получил что хотел.
Полковник, козырнув, отходит в сторону. Он зол на себя — не сумел сдержаться. Вывел ведь из себя этот старый боров!..
Время идет. Толпа начинает приплясывать от нетерпения, уставшие руки опускают букеты и чепчики. Градоначальник переминается с ноги на ногу, словно ему приспичило по малой нужде. Лица охранников непроницаемы.
Губернатор не выдерживает и, хромая, идет к президентскому вагону. Секретарь услужливо подставляет богатырское плечо, помогая старику взобраться по ступенькам в тамбур. Отдышавшись, Сёмин-Ворчалов в сопровождении испуганного начальника поезда медленно шагает по коридору, одну за другой открывая двери в комнаты. Все они не заперты. Нигде никого.
Затем они попадают в обеденный зал. Пусто. Столовые приборы нетронуты, кофе в кофейнике остыл, булочки зачерствели на блюде, яичница с беконом засохла на открытой сковородке. И снова начинаются комнаты. Но гляньте-ка! Помощники и слуги господина Лиознова — на своих местах. Все они крепко спят. Сёмин-Ворчалов добрался до конца вагона. В караулке вповалку лежат шестеро телохранителей. Они даже не связаны — тоже дрыхнут, свистя и похрапывая.
Губернатор смотрит на начальника поезда. Тот стоит неподвижно, потом стаскивает с головы красную фуражку и опускается на колени.
— Виноват, ваше высокопревосходи…
Сёмин-Ворчалов наотмашь бьет его по лицу. Начальник поезда падает на ковровую дорожку, закрывая руками голову.
Президент Сибирской Республики исчез где-то на перегоне Усть-Кут — Нижний Иркут. Пропал из несущегося на полной скорости литерного — незаметно для охраны и поездной бригады.
Губернатор спешит в комнату правительственной связи — переговорить с канцлером и Усть-Кутом, а потом скорей на перрон. Надо немедля поднять на ноги жандармерию, полицию и армию всей страны.
Президента похитили. Страшная, непоправимая беда. Или… великое благо?
Господина Лиознова мы вытащили из идущего на всех парах поезда с помощью обычного дирижабля. Только прежде навесили над литерным тонкое, как фанерный лист, но плотное облако серого дыма, чтобы локомотивная бригада и охрана ничего не заметили. Проникнуть с крыши внутрь президентского вагона, поверьте мне, плевое дело.
Через вырезанное алмазным «серпом» окно мы попали в купе личного секретаря Президента. Его не было на месте — записывал, наверное, мудрые лиозновские мысли.
Нас было трое: я и мои младшие братья Ваня и Коля. Когда наступают черные времена, полностью доверять можно только своим близким. А еще мы взяли молоденького кота баюна, который сидел в обмотанной брезентом золотой клетке. Почему бы для благого дела не воспользоваться инструментом врага? Надо перенимать наиболее удачные приемы…
Когда мы развязали клетку, кот сидел в своей темнице, вцепившись когтями в толстые прутья, и смотрел на нас огромными зелеными глазами. В его взгляде не было ненависти, а скорее любопытство. Где-то в самой глубине его сознания я углядел готовность к смерти. Он был уверен: лютой расправы не избежать, и был прав — у нас с баю-нами разговор короткий.
Этого баюна-баюнчика хватило, чтобы усыпить один-единственный вагон.
…Мы поместили своего пленника в охотничьей сторожке, усадили на скамью. Господин Президент, с кляпом во рту и скрученными за спиной руками, привязанный к тяжеленной скамье, не утратил воинственного пыла. Он дергался, пружинил могучие мускулы, так что скрипели прочные веревки, бил об пол ножищами, багровел от натуги, сверкал белками выкаченных глаз. Освободись он сейчас — зубами порвет на куски.
Я собирался разговорить его с помощью камня радуг, но вместо того, чтобы болтать без умолку, Валуна почему-то сразу потянуло в сон. Он промычал нечто вроде «А я вас всех…» и рухнул было на пол вместе со скамьей — едва успели подхватить. Пришлось пустить в ход обычную «сыворотку правды» — не самое плохое изобретение мирской науки.
Укол в вену, потом к носу ватка с нашатырем. Лиознов дергается, мотает головой как конь смурной и приваливается к бревенчатой стене. Глаза его чуть стекленеют, и в них появляется этакая отстраненность. Братья мои усаживаются на табуреты у противоположной стены — им страсть как интересно. Мальчишки еще, хоть и по тридцатнику успело натикать.
Я наклоняюсь над Президентом и чувствую несвежее дыхание, крепкий запах пота, подвыветрившийся табачный аромат. Мне вдруг делается не по себе. Что-то идет не так, смутная угроза витает в воздухе. Хотя вокруг сторожки на полсотни верст ни единой живой души — уж это я знаю наверняка. И охотники мои сторожат все подходы к Шаманскому урочищу — мышь не проскользнет. А впрочем, в этом мире ни в чем нельзя быть уверенным. Собравшись с духом, я начинаю допрос:
— Кто приказал напасть на колонну и-чу?
Лиознов делает движение плечом, словно пытается отгрести от меня, а сил нет. Потом отвечает тусклым голосом, как будто принадлежащим другому человеку:
— Голос. — Кадык подергивается. Единственное изреченное слово далось Президенту с большим трудом.
