Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Потом она тоже вышла во двор. Села рядом и смотрит, как я развлекаюсь. Потом говорит:
— Тебя как зовут?
Я говорю:
— Лейбер.
— Меня Марта. Останетесь до завтра? Маленькая устала, ты отдохнешь.
Я говорю:
— Хорошо.
Она говорит:
— У меня муж тоже солдатом был. У самого Белого Герцога в первом фирфейлене...
И давай рассказывать, как они жили. Как будто мне это надо. Хотя, наверное, так у всех женщин заведено.
Они, наверное, и на небесах не меняются.
Я представил, как Верена ангелам говорит: и тут муж меня трахнул.
И какие у них при этом становятся ангельские лица.
* * *
— Загляденье просто, — говорю я.
Марта и виду не подает. Как будто я взял и поверил, что такое у неё каждый вечер. Чашечки, горшочки, тарелочки — вся женская артиллерия. Выкатила на прямую наводку и давай лупить. Курятина в пехотной терции. Жареная колбаса в направлении главного удара. Каши с флангов обходят.
Пиво — стратегический резерв.
Она сидит и на меня смотрит. Как я сражаюсь.
Военачальница.
— Вкусно, — говорю я. — Спасибо.
Она говорит:
— Да ты ешь, ешь.
Словно до этого я в основном мимо рта проносил.
И вдруг мне по ноге что-то — шшшш. Я вздрогнул. Только потом догадался, кто это может быть. С таким хвостом.
— Как кошку зовут? — говорю.
— Никак, — говорит Марта. — Приблудная. Родила недавно четверых. Теперь ходит, словно она здесь хозяйка.
Кошка услышала, что про нее речь, и вышла из-под стола. Сама худая, как скелет. Но в глазах такое требовательное выражение. Некогда мне с вами ерундой заниматься. У меня дети.
Я говорю:
— Какая красивая.
Марта говорит:
— Что?
Я говорю:
— Правда. Женщины все такие. Особенно после родов. Словно у вас под кожей — спящее солнце. Даже у кошки. Только вы этого не понимаете. Жалуетесь и плачете.
И мужчинам приходится с этим что-то делать. Тащить в постель и доказывать. Ты — самая красивая. Потому что вы по-другому не понимаете. У женщин это где-то между ног закорочено. А, может, и по всему телу. Я не знаю. А потом, если получилось, солнце просыпается. И вы начинаете светиться так, что глазам больно. Наверное, у вас под кожей проложены стеклянные трубки, по которым вода течет...
Я говорю:
— Только это не вода, а самый настоящий огонь.
Она фыркнула и засмеялась. Говорит:
— Ложился бы ты спать, солдат. Опять ерунду какую-то болтаешь.
А по глазам вижу: нет, не ерунду.
* * *
Я говорю: сколько-сколько?
Йохан говорит:
— Пять монет в неделю. Вы же понимаете, трудные времена.
Я говорю:
— Понимаю.
Потом я не выдержал и снова посмотрел.
«Разыскивается Вальтер Утрехт, рыцарь. Около тридцати лет. Обвиняется в убийстве своей жены Верены, урожденной Кришталевской.»
На рисунке я был чисто выбрит и элегантен, как положено женоубийце. И очень слабо похож на себя нынешнего.
Князь оказался провидцем. Или не поверил в мои добрые намерения. С той ночи прошло больше месяца, а нас продолжали искать. Хотя теоретически мы с морковкой уже находились где-то очень далеко. За пределами княжества, например. Но только не здесь.
Йохан говорит:
— Комнату будете смотреть?
Я говорю:
— Конечно.
«Также разыскивается его дочь, Анна-Фредерика, пяти месяцев отроду. Похищена...»
Не похищена, а спасена. Есть разница.
Хотя — меня-то как раз никто не спрашивал.
Мы поднялись по лестнице. Йохан открыл дверь и говорит:
— Вот.
Я огляделся. Потом прошел к окну, открыл и выглянул. Улица как спящая змея. Чешуя за ночь вымокла и блестит. Дальше по улице раскачивается вывеска портного. Я прикинул — шагов пятьдесят до нее. На вывеске — ножницы и катушка ниток. Все яркое и заметное.
Потом я поднял взгляд и увидел небо в просвете домов. Голубое и чистое, как бывает после дождя.
Я говорю Йохану:
— Договорились.
Кстати, насчет моих намерений князь прав. Я и сам в них не верю. То есть... не верю, что они у меня добрые.
* * *
Раньше она была целиком белая, но со временем протерлась. И на неё кусочки нашили — чёрные и жёлтые.
Я говорю:
— Заплатка, иди сюда. Кис-кис-кис.
Кошка на меня смотрит, но подходить не торопится. Можно подумать, ей каждый день имя дают.
Я говорю:
— Как хочешь.
Последнее время меня немного отпустило. Спасибо Марте. Я даже в другой комнате спать научился. Недолго, правда. Час-два. Проснусь и бегу проверять. Но уже хорошо. Потому что раньше будил морковку храпом. Или криком.
Подхожу и слышу: мау-а-уа. Громко так, с выражением. И опять: мау-а-уа.
Это она жалуется. У девочки в руках игрушка, и она ей рассказывает, как ей здесь плохо и как её все обижают.
Я говорю:
— Цок, цок, лошадка!
Обиды сразу как не бывало.
— Ты лыба, — говорю. — Лыба. Чего улыбаешься? Муравьишка. Ну, иди ко мне. Пойдем котят смотреть?
Она говорит:
— Аа!
На маму никто особо не походил. Заплатка худая и строгая. А котята — круглые и веселые, как тряпичные мячики. Трое возятся, один спит. Хотя он, наверное, тоже веселый.
И все разного цвета, словно их по масти подбирали.
Я говорю:
— Кто из вас кто?
Черный оказался девочкой. Коготки мелкие и острые. Запищала и давай вырываться. Наверное, тоже папина дочка. Одного такого черного я недавно на заборе видел.
Морковка зашевелилась и смотрит, открыв рот. Потом ручки потянула.
Я говорю:
— Анна-Фередерика, познакомься с Чернушкой. Видишь, какая она маленькая?
И вдруг сзади — шипение.
Я замер. Потом осторожно опустил котенка на землю. Повернулся и говорю:
— А это котенкина мама.
У морковки глаза стали круглые.
Заплатка стоит, готовая к бою. Вполморды — желтое пятно. Шерсть вздыблена, в глазах — отчаяние. Потому что это я человек, она всего лишь кошка. Но я стою между ней и котятами. И это серьезно уравнивает шансы.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
