Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
— Мы не в детском саду, — перебила ее Хоуп. — И никаких сказок мы не рассказываем. Это отнюдь не пустая болтовня, а жалоба. И если угодно, мы можем изложить ее письменно.
— Ясно. — Выражение лица у Морин было такое, что мне стало абсолютно ясно, каковы на самом деле наши возможности и можем ли мы действительно пожаловаться кому бы то ни было из попечителей «Мэдоубэнк Хоум». — А что мистеру — э-э-э… — здесь понадобилось? — И она уставилась на Криса. — Что он имеет мне сообщить?
Крис объяснил, что тоже случайно слышал весь разговор и считает поведение Лоррен не совсем разумным.
Морин слушала молча, не сводя с него сильно накрашенных, окруженных синими тенями глаз. Когда Крис умолк, она кивнула в знак того, что все поняла, и сказала:
— Хорошо. Предоставьте это мне. Не думаю, что впредь у вас будут возникать еще какие-то поводы для беспокойства.
* * *
Разумеется, она сказала неправду. Лоррен продолжала вести себя точно так же, оставаясь безнаказанной, — пожалуй, теперь она стала вести себя даже хуже, чем раньше. И мы лишь через некоторое время поняли, какую злобу она на нас затаила. К этому времени она ухитрилась полностью завоевать расположение Морин, выполняя ее многочисленные мелкие поручения и ловко интригуя против тех, кто пытался открыть Морин глаза на реальное положение дел.
У нас стали пропадать вещи. Сперва исчезали мелочи: моя любимая чайная чашка с розовыми цветочками по краю, новые чулки, коробочка турецких сладостей, подаренная Томом, которую я берегла для особого случая.
Вам, разумеется, это может показаться несущественным, но ведь нам здесь, в «Медоубэнк», практически запрещено иметь какие-то личные вещи. То, что мы сумели захватить с собой из дома, было строго ограничено размерами маленького гардероба и тремя ящиками письменного стола, которые есть в каждой комнате. Понимаю, это всего лишь вещи, но здесь так мало предметов, на которых не стоит клеймо «Медоубэнк», что именно личные вещи и есть главное, что напоминает нам, кто мы на самом деле такие.
Я, например, по-прежнему скучаю без своих вещей. Да, конечно, я никак не могла притащить сюда пианино, или свой любимый туалетный столик с зеркалом, или буфет, в котором хранился фарфор моей матери. Но ведь какие-то вещи можно было бы разрешить взять с собой? Я бы взяла свой маленький зелено-коричневый коврик, возможно, кресло-качалку и, разумеется, свою кровать. Может быть, прихватила бы еще парочку картин, чтобы повесить их тут вместо тех отвратительных дешевых репродукций с цветами, которые, похоже, так нравятся здешнему персоналу. Но правила есть правила. Это нам постоянно твердят. Вот только никогда не объясняют, почему эти правила таковы.
Ничего, я как-то обхожусь тем, что есть. Но при этом любая мелочь — ибо, по сути дела, это все, что у тебя есть, — становится чрезвычайно важной; мне было удивительно приятно пить чай из своей собственной, любимой чашки, но теперь приходилось пользоваться здешними чашками, а в них и у чая совсем иной вкус. У него сразу появляется какой-то казенный привкус, чем-то напоминающий тот чай, который мы были вынуждены пить во время войны, — наполовину опилки, наполовину сушеные листья одуванчиков.
Вещи пропадали и у Хоуп. Когда их у тебя так мало, как у нее, это должно быть особенно больно. Однажды она подошла к своему шкафчику и обнаружила, что исчезла заветная коробка из-под обуви, где хранилась тонкая пачечка почтовых открыток от Присциллы. Только тут мы окончательно поняли, что это не обычная для «Медоубэнк» мелкая кража, а нечто личное.
Первым делом мы, естественно, проверили комнату миссис МакАлистер. Но с тех пор, как она узнала о смерти Питера, ее охватила апатия — она теперь часто недомогала, большую часть времени проводила у себя в комнате и почти ни с кем не разговаривала. Мы с Хоуп очень надеялись, что со временем миссис МакАлистер забудет о том неприятном разговоре с Лоррен, как забывает и все остальное, но, как ни странно, на этот раз у нее в памяти удержалось каждое слово Лоррен, хотя обычно в ней мало что задерживалось. Она забывала, что нужно поесть, сменить памперс, посмотреть любимое телешоу, хотя раньше вокруг этих шоу она строила буквально всю свою жизнь. У меня возникло ощущение, будто эта, одна-единственная, открывшаяся, истина — смерть сына — стала для нее событием недавним, а потому особенно болезненным, и заняла в ее душе такое огромное место, что попросту поглотила все остальное.
— Матери не должны переживать своих сыновей, — все повторяла она, стоило Хоуп вкатить мое кресло к ней в комнату. — Знаете, они ведь даже не разрешили мне поехать на похороны! Они с нами здесь обращаются, как в армии, как если бы кто-то пропал без вести во время войны. Слава богу, что ты рядом, Мод. (Это она Хоуп по-прежнему Мод называла.) Теперь-то уж им придется меня отпустить! Ведь ты приехала и скоро заберешь меня домой.
На это Хоуп всегда отвечала:
— Домой нам с тобой, дорогая, пока еще рано, — и тут же снова выкатывала мое кресло из комнаты миссис МакАлистер.
Так что, по сравнению с тем горем, что выпало на долю миссис МакАлистер, пропажа всяких обломков и осколков нашей прежней жизни казалась сущим пустяком. В общем, мы решили до поры до времени не обращать на это внимания — тем более мы совершенно точно знали, что миссис МакАлистер не имеет к этим кражам ни малейшего отношения.
Разумеется, никаких конкретных доказательств у нас не было, но странное выражение, таившееся в глубине глаз Лоррен, когда она смотрела на нас, занимаясь своими обычными делами, и то, как она с нами разговаривала, — называла нас «дорогушами», но произносила это слово отчетливо жестким, даже презрительным тоном, — и то, как ее пальцы впивались мне в плечо и поясницу, когда она помогала мне приподняться в кресле и пересесть на унитаз, — все это о чем-то свидетельствовало. Я, например, старалась терпеть и вообще не посещать туалет во время ее дежурства, но порой мне все же приходилось прибегать к ее помощи, и в такие моменты ее пальцы совершенно точно знали, куда нажать, чтобы причинить боль, — она искала и нащупывала нервный узел с упорством золотоискателя, мечтающего найти золотую жилу. Иногда, не сдержавшись, я вскрикивала от боли, а Лоррен, разумеется, извинялась, но могу поклясться: про себя она злорадно ухмылялась.
Мы попытались пожаловаться еще раз. И Крис снова пошел с нами, но на этот раз ничего не говорил, просто стоял рядом. Морин выслушала нас со своей обычной искусственной улыбкой и намекнула, что мы постепенно становимся «самую крохотулечку» забывчивыми. Наши доводы — например, исчезновение моей любимой чашки с цветочками, осколки которой обнаружились в мусорном ведре на кухне, — были сочтены недостаточными. Морин заявила, что, возможно, я сама же эту чашку и уронила, а потом совсем об этом забыла. Да и с какой стати, сказала она, Лоррен вообще будет заниматься подобными глупостями? И зачем такой прекрасной девушке, как Лоррен, какие-то старые письма Хоуп?
Тут мы, разумеется, ничего не смогли бы ей объяснить. Но ведь и другие вещи тоже исчезли — тут Хоуп стояла на своем.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
