Она покачала головой.
— Приятное с полезным. — Это звучало так прозаически.
— Вы найдете его, как Доминика?
— Не совсем так, — сказал я.
— Все снова возвращается, — сказала она с потемневшим взглядом.
— Не надо...
— Ничего не могу с собой поделать. Как только услышала... когда мы приехали утром на ипподром... Я все время думаю о нем.
Беатриче Гольдони снова затараторила без умолку, сообщая нам с Алисией, которая наверняка не раз слышала это и прежде, что, когда дорогую Алисию похитили, это было таким ужасным потрясением, а теперь еще и этот несчастный, и какое счастье, что я сумел помочь вернуть бедняжку Алисию... А я подумал — какое счастье, что она говорит на своем родном языке, который, как я думал, не понимали шнырявшие повсюду, навострив уши, репортеры.
Я прервал ее, горячо пожелав ей удачи на предстоящих скачках, и попрощался со всем обществом. Мы вместе с Алисией вышли из столовой и медленно пошли через ярко освещенный вестибюль клуба поглядеть на ипподром.
— Завтра, — сказал я, — там будут приветствовать тебя.
Вид у нее был скорее испуганный, чем благодарный.
— Это зависит от того, как Брунеллески перенесет перевозку.
— А он что, еще не здесь? — удивился я.
— Да, но никто не знает, как он себя чувствует. Он может тосковать по дому... не смейся, тут вода из-под крана мне кажется просто гадкой, и бог знает, что думает о ней лошадь. У лошадей свои привязанности и антипатии, не забывай об этом. Их может, выбить из колеи что угодно.
Я осторожно обнял ее.
— Не здесь, — сказала она.
Я отпустил ее.
— А где?
— А ты уверен?..
— Не будь глупенькой. Зачем бы я еще спрашивал?
Легкая улыбка была не только на ее губах, но в глазах, в самой линии щек, однако смотрела она не на меня, а на ипподром.
— Я остановился в «Шериатте», — сказал я. — А ты?
— Я в «Ридженси». Мы все там живем — Гольдони, Сильвио Луккезе, мы с папой. Все мы гости ипподрома. Просто уму непостижимо, насколько они гостеприимны.
— Как насчет обеда? — спросил я.
— Не могу. Нас пригласил итальянский посол... папа с ним знаком... я должна быть там.
Я кивнул.
— И все же, — сказала она, — мы можем съездить куда-нибудь сегодня днем. Честно говоря, я не хочу весь день торчать на ипподроме. Мы тут были вчера... всем зарубежным жокеям показывали, что они будут делать. Сегодня я свободна.
— Я буду ждать тебя здесь, в этом самом месте.
Она пошла было сказать отцу, но вернулась почти сразу же, сообщив, что ее отец и его знакомые собираются пройтись по конюшням и что она не может от этого отвертеться, но все говорят, что я могу пойти с ними, если пожелаю.
— Конюшни? — спросил я.
Она с веселым удивлением посмотрела на меня.
— Это то, где американцы держат на ипподромах лошадей.
Короче, вскоре я шел вместе с половиной присутствовавшего на завтраке народу смотреть на утреннюю рутину частной жизни ипподрома — кормление лошадей, чистку конюшен, седлание и расседлывание, езду вскачь коротким галопом, выводку (для того, чтобы лошадь остыла после упражнений), трамбование ям в песке. И все время по ходу дела возникали маленькие пресс-конференции, на которых тренеры вещали, словно пророк Моисей.
Я слышал, как тренер одной из местных лошадей, фаворита, самоуверенно заявил:
— Он пролетит всю дистанцию со скоростью телеграммы.
— А что вы скажете о зарубежных лошадях? — спросил один из репортеров. — Кто-нибудь из них может победить вашу?
Взгляд тренера остановился на Алисии, что стояла рядом со мной. Он знал ее. Улыбнулся и галантно сказал:
— Для нас представляет опасность Брунеллески.
Сам Брунеллески совершенно спокойно стоял в своем стойле. Сильвио Луккезе, как оказалось, привез специальный корм для чемпиона из Италии, чтобы удовлетворить его привередливый аппетит. Брунеллески вроде бы прошлым вечером ел хорошо (добрый знак) и не лягал своего конюха, что он обычно делал, будучи недовольным. Все осторожно гладили его по голове, держа пальцы подальше от крепких белых зубов. Мне он показался царственным, этаким деспотом с дурным нравом. Никто не спрашивал его, что он думает по поводу здешней воды.
— У него нрав был всегда не сахар, — сказала Алисия так, чтобы владельцы не расслышали. — Мне часто кажется, что Гольдони его боятся.
— Я тоже, — ответил я.
— Всю свою вредность он вкладывает в победу. — Она с грустной приязнью посмотрела на темную кивающую голову. — Я говорю ему, что он ублюдок, и мы прекрасно ладим.
Паоло Ченчи вроде бы был доволен, что Алисия проведет большую часть дня со мной. Они с Луккезе и Бруно Гольдони намеревались остаться на скачки. Беатриче, скрывая с виноватым видом довольную улыбку, сказала, что едет в отель к парикмахеру, а потом пройдется по магазинам. Паоло Ченчи, к моему ужасу, предложил, чтобы мы с Алисией подбросили ее до Вашингтона, чтобы не заставлять службу проката лимузинов дважды гонять машину. И потому мы провели первый час нашего дня с болтливой дамой, которая на всем пути говорила много, но сказала мало. У меня было полное впечатление, что даже от временной разлуки с мужем у нее на душе становится куда легче, и когда мы высадили ее у «Ридженси», на ее запавших щеках пылали два пятна, а в каждой черточке ее немолодого лица сквозила вина.
— Бедняжка Беатриче, можно подумать, что она спешит на свидание с любовником, — улыбнулась Алисия, когда мы поехали прочь, — а вовсе не в магазин.
— А ты, с другой стороны, — заметил я, — совсем не разрумянилась.
— А, — сказала она, но я же ничего не обещала.
— Это верно. — Я остановил машину на боковой улочке и развернул карту города. — Хочешь что-нибудь посмотреть? — спросил я. — Памятник Линкольну, Белый дом или что еще?
— Я тут была три года назад. Не пропустила ни одной экскурсии.
— Хорошо... Ты не против, если мы просто немного покатаемся? Я хотел бы в лицо знать эти улочки... не только по названиям.
Она согласилась со слегка озадаченным видом и немного спустя сказала:
— Ты ищешь Моргана Фримантла.
— Я ищу вероятные районы.
— Какие из них вероятные?
— Ну... не индустриальные. Не трущобы. Не по соседству с черными гетто. Не там, где парки, музеи или правительственные конторы. Не районы дипломатических представительств, посольств или их офисов. Не те районы или квартиры, где есть сторожа или дворники. Вдалеке от центральных магазинов, банков, школ, колледжей, подальше от студентов.
— И что остается?
