Все, подумал он, удивляясь своему спокойствию и ясности ума. Он полностью отдавал себе отчет, что путь его окончен и скоро все кошмары вытекут из него вместе с кровью. С полной уверенностью он сказал себе, что проиграл, и смирился.
Профессор Авильдсен смотрел ему в глаза, явно не узнавая.
– Ты тоже умер? – спросил он детским голоском, чуть ослабив нажим лезвия.
Это отрезвило Амальди. Желание жить одержало верх. Он изо всех сил нанес противнику удар коленом в живот. Поднимаясь, увернулся от нового удара, вцепился Авильдсену в плечи и швырнул его на кровать. Скальпель с глухим, зловещим шипеньем вонзился в тело агента Айяччио.
Амальди метнулся к мертвому охраннику и стал шарить у него под халатом. За спиной слышалось натужное дыхание убийцы. Нащупал пистолет, молясь о том, чтобы в стволе оказался патрон и чтобы оружие было снято с предохранителя. Он выстрелил, не оборачиваясь. Наугад.
Вспышка. Грохот.
Сдавленный стон.
Где-то вдали послышались возбужденные голоса.
Как в тумане, он увидел, что монахиня выронила скальпель и поднесла обе руки к животу, к прорехе в черном одеянии.
Профессор Авильдсен сделал еще несколько шагов по направлению к нему и удивленно развел руками, показывая кровавую рану.
– Кровь… – произнес он и рухнул на колени.
Сознание Амальди мутилось. Он смотрел, как монахиня забирает у него пистолет, и даже пальцем не шевельнул. Ему казалось, что он плывет по волнам сна, густого и темного, как кровь, заливающая ему плечо, ногу, шею. Еще горячий ствол уперся ему в лоб.
– Где… она? – с трудом проговорил Амальди. – Где Джудитта?
Монахиня склонила голову набок, как собака. В глазах недоумение смертельно раненного животного. Губы скривились в детской улыбке.
– Мама… – пробормотал профессор Авильдсен, стягивая с головы капюшон.
Амальди заметил, что он обрит наголо и на черепе несколько глубоких царапин.
– Мама, – повторил он слабым, жалобным голосом, как ребенок, который никак не добьется отклика взрослых, – ты тоже чувствуешь запах… ладана?
Амальди еще сильнее прижался лбом к дырке ствола.
– Где Джудитта? Говори или стреляй.
– Мама… ладан… Понюхай. Это запах ладана, правда?.. Мама…
– Стреляй! Стреляй! – крикнул Амальди, проваливаясь в черную пропасть, на дне которой ласково и спокойно улыбалась Джудитта.
Голоса в коридоре звучали все так же отдаленно.
– Ты так и не научила меня молиться… мама…
Амальди услышал выстрел.
И больше ничего.
XXXIII
Очнувшись, он из всех лиц первым узнал Фрезе.
– Джакомо! Джакомо! Слышишь меня?
Амальди сощурился, чтобы получше его разглядеть. Потом почувствовал руки санитаров, пытавшихся его поднять. Хотел сказать что-то, но голос увяз в горле, и он только махнул рукой санитарам, чтоб не трогали его. Закрыл глаза, припоминая, и тут же открыл. Рядом с ним лежала монахиня; череп ее был расколот пулей. Он ухватился за Фрезе и глазами задал ему вопрос, который голос отказался озвучивать.
– Ты про Джудитту? – догадался помощник. – Я как раз хотел тебе сказать, что не все потеряно.
Амальди улыбнулся и почувствовал, как жизнь возвращается в его тело.
– По… шли… – выдавил он из себя, силясь подняться. Слезы облегчения снова застилали ему глаза. – Нет… я с вами… Я… тоже… по… еду.
Фрезе покосился на врача, осматривавшего раны Амальди. Тот покачал головой.
– Куда ты поедешь? – усомнился Фреде. – На тебя смотреть страшно.
– Помоги, – процедил Амальди, снова пытаясь встать на ноги.
Фрезе протянул ему руку, другой сделав знак доктору помолчать.
– Но сперва пускай тебя перевяжут.
– Не… надо.
– Нет, надо. Ты будто с бойни сбежал. Всю машину мне загваздаешь.
Амальди нашел в себе силы усмехнуться.
– На носилки его, – распорядился врач, – и вниз, в операционную.
На пути в операционную Амальди слышал только топот ног санитаров, громкий, бухающий в барабанные перепонки, заглушающий все остальные больничные звуки. Лампы с потолка то ослепляли его, то пропадали, погружая в темноту, то снова били по глазам. Три раза. Тремя волнами. Три зоны света, три – тьмы. Врач прижимал тампон к его располосованному бедру, пытаясь остановить кровотечение, санитары делали то же самое с ранами на плече и на шее.
Амальди не замечал их усилий, поскольку снова переживал сцену схватки с монахиней. Вспомнил, как она наносила ему удары скальпелем, как потом приставила ко лбу ствол. Двери лифта захлопнулись с грохотом, напоминающим выстрел. Но он не умер. И с Джудиттой не все потеряно, как сказал Фрезе. Он поискал помощника глазами. Лицо у Фрезе было напряженное. Амальди изо всех сил боролся с желанием махнуть рукой, смириться. Раненую ляжку он не чувствовал, зато боль спустилась к колену и ниже и не давала ему дышать.
Лифт наконец остановился, открылись двери, на носилках его пронесли сквозь строй любопытного персонала и больных, которых с трудом сдерживали полицейские. Амальди устало закрыл глаза. Холодный воздух на улице немного привел его в чувство.
– Ну что, выдержишь? – спросил Фрезе, подавая ему куртку.
Амальди кивнул и начал медленно подниматься. Двое подчиненных помогли ему натянуть куртку и усадили в машину. Фрезе сел рядом.
– Где? – чуть слышно спросил Амальди, едва машина тронулась.
– В порту, – ответил Фрезе. – Липучка опять нам помог. Этот парень – просто уникум. Он нашел последний документ. Завещание синьоры Каскарино… вдовы Авильдсена. Документ за номером восемнадцать. Она оставляет все городу, главным образом виллу. Распорядилась устроить там центр детской ожоговой терапии. Прикинь? Ожоговой терапии, сука старая! Сперва спалить, потом вылечить!
– Где?
– В списке ее имущества есть лавка, принадлежавшая семье Каскарино с тех пор, как они торговали рыбой. Лавка в порту… Мы надеемся, что Джудитту он запер там. – Он глянул в глаза шефу. – Она там, Джакомо. Наверняка там.
Амальди мысленно согласился с ним. Скорее всего, она там. Но надо еще убедиться, что она жива. А шансов почти никаких. Иначе зачем бы Авильдсену переходить к следующей жертве? Он хотел обезглавить Айяччио, а это значит, что ему не хватало головы. Последней детали. Выходит, туловище он уже заполучил.
В салоне машины, мчащейся с включенной сиреной по заваленным отбросами улицам, повисла зловещая тишина. Амальди высунулся в окошко и глубоко вдохнул, отчего проснулась боль в ноге.
– Это не столько завещание, – снова заговорил Фрезе, пытаясь разрядить гнетущую атмосферу, – сколько признание синьоры Каскарино и свидетеля, подписавшего документ.
