Лекюийе смотрит, как они кричат и хнычут одновременно. Однако хозяин хочет всем показать, что он не такой, как другие.
— Я ее иногда угощал. А когда я ей предлагал воды — она так орала, что приходилось подать большой стакан вина, красного. Хитрюга была! Флики приходили днем. Они опросили всех, кто тут в округе держит магазины и бары, и всех постоянных клиентов, интересовались, кто с ней был знаком, хотели выяснить, кто мог ее кокнуть.
— И что ты сказал? — спрашивает один из любителей кофе с кальвадосом.
— А что я должен был ему сказать? Сказал правду, как и всегда. Что я ничего не знаю и что, по моему разумению, врагов у нее не было. Я эту фразу слышал в каком-то фильме — и вот пригодилась.
Посетители и хозяин разражаются оглушительным смехом вперемежку с кашлем, потом залпом пьют кальвадос. Лекюийе наблюдает из своего угла.
Он садится в машину, дождь продолжает лить, но Лекюийе нет дела до погоды. Холод дает о себе знать, небо серое и низкое. Он ведет машину осторожно и приезжает к инспектору раньше назначенного ему срока. Наудачу читает фрагмент шпаргалки, что приготовил для психиатра. Сейчас он гораздо более спокоен, чем накануне, несомненно, в том числе и из-за того, что услышал в баре: у фликов нет никакой информации по убийству бомжихи. «Этому олуху я наплету все той же чепухи». Демоны тоже подбадривают его, так что в приемную инспектора по делам условно-досрочно освобожденных он входит без страха и при этом в образе маленького человека, задавленного жизнью. Он отмечается у секретарши, та просит его подождать вместе с остальными. «Все как у судьи по исполнению наказаний», — думает Лекюийе. Наконец настает его очередь.
Инспектор — молодая женщина, худощавая и энергичная. Демоны тут же начинают бить тревогу: «Внимание: опасность! Осторожно». Лекюийе тоже чувствует, что тут ему расставили ловушку. Он стоит, до тех пор пока ему не предлагают сесть. Видно, что инспектор знает его дело как свои пять пальцев. Начинает она с сообщения о том, что приняла эстафету от судьи по исполнению наказаний, и теперь Лекюийе будет иметь дело только с ней, не считая, разумеется, медицинского наблюдения. Затем она напоминает ему о его обязанностях. «Я все это знаю, но пускай говорит. Пока она говорит — можно не беспокоиться. Эта тактика мне всегда хорошо удавалась». Лекюийе послушно кивает, и это значит: «Да, мадам, я все понял». Наконец она задает ему свой первый вопрос. Традиционная завязка беседы.
— С вашей жизнью после выхода из тюрьмы все нормально?
— Да-да, проблем нет.
Сообщает он ей это тихонько, неуверенным голосом.
— А по вас не скажешь. Вы неуверенно себя чувствуете на свободе?
— Да нет, мне хорошо.
Лекюийе пытается заставить свой голос звучать тверже, чувствуя, что в случае, если он этого не сумеет, у него возникнут проблемы.
— Вы по-прежнему работаете все в той же фирме по обеспечению водоснабжения и канализации?
— Да, вот мой последний расчетный лист.
— Наблюдение у психиатра… — Она заглядывает в досье. — Покажите мне, пожалуйста, документ, подтверждающий ваши визиты к психиатру. — Она проверяет карточки. — Так, все в порядке… по крайней мере формально. — Она поднимает глаза на Лекюийе. — Вы не производите на меня впечатления человека счастливого, радующегося жизни. Чем вы занимаетесь в свободное от работы время?
— Э-э… — Лекюийе не знает, как ей отвечать. — Ничем.
— Как это — ничем? Вы вообще не выходите из дома?
Лекюийе лихорадочно соображает. Ему хочется закричать: «Да нет же, у меня столько дел, дура! Главным образом выслеживаю мальчиков, ну вы понимаете, чтобы потом их укокошить, а остальное время сижу над своей коллекцией. Вот видишь, у меня есть занятия! Если бы захотел, я бы мог тебя в порошок стереть». Он откашливается, прочищая горло.
— Э-э… ну, я брожу по городу, хожу в магазины.
В тюрьме он тысячу раз слышал эту фразу в устах молодых заключенных. У них прямо какая-то страсть — проводить выходные, шляясь по магазинам. Так почему бы и ему не делать то же самое?
— И что вы делаете в этих магазинах?
— Ничего особенного, — отвечает он, пожимая плечами. Смотрю. Покупаю себе еду, и все в таком роде.
— У вас есть семья?
— По сути, уже нет, и мои родственники живут не в Париже. Думаю, они не хотят меня видеть после того, что я сделал.
— Да, действительно… Я могу связаться с вашим работодателем, узнать, всем ли он доволен, со своей стороны.
— Да, конечно, я же не против.
Лекюийе как будто на угольях. Он опасается Да Сильву-отца, с тех пор как однажды вечером в конторе появился перед ним в новой куртке во всей красе. Да Сильва взглянул на него в страхе, словно только что увидел под маской маленького, внешне безобидного человека жуткое существо.
У Лекюийе мурашки бегут по спине. Он не любит такие ситуации, когда ему приходится вести себя смирно и ожидать подвоха в каждой фразе.
Инспектор еще раз напоминает ему о его обязанностях: надо хорошо себя вести, ходить на работу и являться на все назначенные встречи. Он лишь кивает в ответ.
— Вы по-прежнему живете на улице Самсон?
Безобидный вопрос.
— Да, по-прежнему. Эта квартира принадлежит мне с тех пор, как умерли мои родители.
Ну и ответ тоже вполне безобидный.
Он мысленно насвистывает, чувствуя, что встреча близится к концу. По большому счету он доволен. Однако последняя фраза инспектора по делам условно-досрочно освобожденных его прямо-таки убивает, как убивает бабочку булавка, при помощи которой ее прикалывают к бумаге.
— Вероятно, к вам заглянет соцработник, посмотрит, в каких условиях вы живете.
— Да, конечно.
Лекюийе совершенно ничего не понимает. Все рушится в одночасье. Он вспоминает, какой разор царит в квартире, особенно в комнате родителей. А вигвам, а разбросанные повсюду порножурналы с вырезанными фигурами? Во всех углах — грязная одежда, ну о кухне вообще лучше помолчать. Он с трудом глотает слюну.
— Это холостяцкая квартира… Она когда придет?
— Она придет, когда я ее попрошу. Ну вот и все. Благодарю вас. Продолжайте жить спокойно и мирно.
Вот такое внезапное завершение встречи.
Он приходит в себя на тротуаре, щеки его пылают, он пребывает в каком-то лихорадочном состоянии и не знает, как его скрыть. Он закрывается в машине и старается унять дрожь, сотрясающую его тело, усиливающуюся из-за холода, еще более усугубляющего и без того тяжелое состояние. Он проводит день ужасно, работает, все время молчит, а головная боль стискивает ему виски и затылок. Его тошнит, ему холодно, он не знает, как выбраться из ловушки. Ему хочется сбежать. Но куда? Под конец дня он буквально разваливается на части и испытывает чудовищную усталость. Уже совершенно забылись мальчики с улицы д’Аврон и с Северного вокзала. Он множество раз вопрошал своих демонов — они неизменно отвечают ему одно и то же: «Молчи и делай, что тебе говорят». Лекюийе больше не смеет к ним взывать. Около семи вечера, закончив работу, он заезжает в пиццерию, покупает там пиццу навынос и съедает ее сразу, в машине, обжигающе горячую, отламывая куски пальцами. Затем отправляется в аптеку за аспирином и, наконец, возвращается к себе.
