смерти (повторюсь, не сомневаюсь, насильственной), тем грандиозней масштабы его личности и его свершений.
«На автомате» появились и назойливо закрутились в сознании давние строчки О. Мандельштама, посвященные как раз тому, кого я только что вспомнил с великим почтением. С трактовкой характера и роли Красного Императора большой поэт круто ошибался. То ли гнилые гены аукнулись, то ли просто «берега́ попутал», за что, кажется, и поплатился сполна. Но в том же стихотворении есть строчка про «сброд тонкошеих вождей». А вот это уже, что называется, не в бровь, а в глаз, про нынешних творцов внутренней и внешней политики моего многострадального Отечества. Сколько работы будет Русскому Национальному Трибуналу, если таковой когда-нибудь развернёт свою деятельность в России!
* * *
Поезд, в котором мы едем, почти пустой. В каждом вагоне «заселены» одно, максимум – два купе. Пассажиры – женщины и дети – родственники российских дипломатов, работающих в Белграде. Здесь всё ясно: запахло в югославской столице бедой и войной, мужчины отправили свои семьи на Родину. Решение понятное, решение единственно верное. Другое дело, что в разговоре с этими женщинами, которым не терпится поделиться впечатлениями от недавних ужасов, сразу вспоминаются наши, такие же недавние, известно, чем окончившиеся попытки обратиться за помощью в российское посольство. Кто знает, возможно, именно мужья и отцы этих словоохотливых женщин и очаровательных детей дежурили в тот вечер по ту сторону железного забора и именно от кого-то из них мы услышали тогда деревянно-бездушное:
– Ничем помочь вам не можем…
Впрочем, это опять очень личное, которое сейчас надо попросту гнать прочь. Куда важнее осознать простую, очень важную и совершенно очевидную, вещь:
– Мы возвращаемся домой!
– Никто не помешает нам вернуться домой!
– Мы уже очень скоро будем дома!
Опять, наверное, в последний в этой поездке раз удивляюсь: моя сербская командировка ещё не закончилась, а я чётко чувствую, что сербская тема ещё прозвучит в моей жизни. Не знаю когда, не представляю как, но прозвучит! Уверен! Дай Бог, не ошибиться!
* * *
Последние записи в своём косовско-белградском блокноте делаю уже на подъезде к Москве. Прикидываю, как буду отписываться по командировке, какие темы, в какой очерёдности, в каких жанрах буду отрабатывать. Понятно, что далеко не всё из увиденного и пережитого за эти две недели попадёт на полосы газеты, дающей мне и моей семье ныне «кусок хлеба».
И дело не только в том, что, по сути своей, эта газета – типичный представитель отряда либерально-демократических, а, по существу, антинародных и антирусских СМИ. Просто очень многое из того, что можно считать результатами и выводами нынешней командировки, вовсе не для газетной сиюминутной суеты, а для чего-то куда более серьёзного и масштабного. При этом, очень личного, почти интимного.
Похоже, снова жёстко и всерьёз напомнил о себе Сербский Фактор моей, абсолютно русской, биографии. Вспомнилось, как осенью 1992 года, когда я в составе российского журналистско-писательского десанта мотался по югославским фронтам, где-то в Сербской Краине довелось оказаться на старом полузаброшенном сельском кладбище. Тогда поразило, что надписи на могильных плитах двухвековой давности можно было легко понимать без помощников, переводчиков, словарей. Всё почти так же, как на деревенском погосте где-нибудь на Тамбовщине или под Калугой: «Под сим камнем покоится раб Божий…»
Выходит, когда-то русские и сербы были настолько близки друг к другу, что не только одну Православную Веру исповедовали, но и говорили почти на одном языке.
Между тем, до того же Тамбова, до той же Калуги отсюда не одна тысяча километров, не одна государственная граница. Выходит, кому-то очень надо, чтобы существовали и расстояния эти и границы.
Примеров, когда русский и сербский языки, в важный момент, несмотря на все различия, становятся понятны, множество. Шесть лет тому назад, 12 апреля 1993 года, вечером, серб, пришедший в нашу казарму, рассказывал, как утром на соседней высоте Столац, буквально в паре километров от нашей позиции, погибли наши товарищи – Володя Сафонов и Дмитрий Попов. Он никогда не учил русского языка, но мы понимали каждое его слово. Мог бы даже и не жестикулировать, показывая, куда попала пуля, обманув бронежилет, Володе, как содрогалось тело Димы, когда озверевшие мусульмане расстреливали его, уже мёртвого, обнимавшего дерево. Совсем нешироким оказался ствол того дерева, не смог он укрыть от вражеских пуль нашего товарища, питерского героя Дмитрия Попова.
Ещё один, опять трагический, момент из той недавней, в том числе и моей, войны. Когда хоронили на кладбище города Вышеграда Костю Богословского, героя битвы за высоту Заглавок, все мы, русские добровольцы, прекрасно понимали и отца Райко, служившего панихиду, и сербских ополченцев, и представителей местной общины и всех прочих сербов, выступавших на том скорбном мероприятии. Понимали без переводчиков и словарей.
А вот совсем свежий факт. Как в белградском околотке дожидались мы своей совсем незавидной участи, как появился неизвестно откуда представитель югославских спецслужб, оказавшийся нашим спасителем, как я начал понимать его без всякого переводчика. Кажется, он ответил мне взаимностью. Вряд ли поймут глубинный смысл этого, с виду почти банального эпизода, читатели либерально-демократического издания, которое я представлял в этой командировке.
Впрочем, причём здесь издание? Сегодня оно есть, а завтра… Поменяются собственники, изменится концепция, кто-то проворуется, просто что-то случится на вечно сотрясаемом бурями отечественном медиарынке, и… не будет газеты! В этой командировке на сербской земле я представлял что-то куда более важное. Нынешняя моя поездка продолжила то, что было начато больше шести лет назад. Даже не буду пытаться кому-то объяснять все «причинно-следственные связи» подобного ощущения. Чтобы не быть похожим на тех, кто построил для себя из славянских декораций кормушку, кто не вылезает из фондов, комитетов, комиссий, в названиях которых присутствует прилагательное «славянский». Не сомневаюсь, что смысл и Славянской Идеи, и Славянского Возрождения, даже смысл русско-сербской Дружбы эти люди очень скоро попросту заболтают, если не заведут по закоулкам в тупики, указанные врагами.
Кстати, в этой командировке я окончательно понял, что постигать смыслы Славянского Мира, Славянского движения и всего, что с этим связано, можно по-разному. Можно в Москве, в президиуме, в библиотеке, за банкетным столом. Можно с автоматом за каменным бруствером под мусульманскими пулями. Можно и под бомбами в осаждённом Мировым Порядком Белграде. Конечно, помогут исследования и монографии, документы и социологические выкладки, но куда надёжней национальный инстинкт. Кажется, именно этот инстинкт сейчас вкрадчиво, но очень уверенно говорит мне, что и сербская, и славянская темы ещё не раз обозначатся в моей жизни. Не сомневаюсь, и ничего против не имею! Даже готов приближать эти моменты.
