Но игра еще не закончена.
Оттавио, запыхавшись, остановился посреди лестницы. Собственное здоровье его тоже беспокоило: с некоторых пор возникли проблемы с сердцем. Он весь взмок. Сенатор нашарил за обшлагом носовой платочек с вышитой монограммой и промокнул лоб. Добравшись до верхних ступеней, он нахмурился, шмыгнул носом, вытер его ладонью и вставил в замок медный ключ.
К его немалому изумлению, дверь открылась сама.
Она вела прямиком в его кабинет, откуда можно было пройти в будуар, а потом в спальню. Спальню Анны, куда из-за своих дурацких мечтаний она уже давно не пускала сенатора. Оттавио несколько раз пытался ее принудить, но знал, что пока жена думает о Черной Орхидее, тот всегда будет третьим в их постели. И этого третьего надо убрать. Уничтожить. Превратить в пыль. Чтоб и следа не осталось. Когда Химера поручил Оттавио утащить брошь у Лучаны Сальестри — ту самую брошь, оставленную в театре Сан-Лука, чтобы подставить сенатора Кампьони, — он, воспользовавшись случаем, заодно поимел и саму куртизанку. Несколько раз. И это принесло ему некоторое облегчение. Но отказа жены он больше не потерпит. И любой ценой заставит ее подчиниться.
Заинтригованный и встревоженный, Оттавио прищурился. В кабинете царил полумрак. И вдруг его осенило. Улыбки Анны, отсутствующий вид… Неужели она с ним снова виделась? И едва эта мысль пришла ему в голову — она и раньше приходила, однако он не хотел в это верить, — как его снова бросило в пот. А вдруг благодаря Черной Орхидее дожу о нем известно куда больше? А вдруг…
Сенатор зажег свечку и поднял к лицу. И вздрогнул, увидев в неверном освещении, что в комнате находится какая-то темная фигура.
Какой-то человек сидел за его столом.
— Я вас ждал, Оттавио.
— Виравольта! — процедил сенатор.
На миг, показавшийся вечностью, воцарилась тишина. И в это мгновение в памяти Оттавио мелькнули странные воспоминания. Тот вечер на Троицу во дворце Мандолини, когда сенатор подпал иод обаяние потрясающего парня, который, прежде чем начать разглагольствовать об Ариосто, делал вид, будто играет на скрипке, одновременно куда менее интеллектуально подмигивая женщинам. Тот вечер, когда они познакомились, когда Пьетро спас его от крупного проигрыша в карты мудрыми советами и парой трюков. Виравольта очаровал его забавными полуправдивыми рассказами о своих похождениях между Корфу и Константинополем, своим умением играть в карты и познаниями в нумерологии. Но почему… почему Оттавио сделал своим протеже, даже приемным сыном этого едва вышедшего из подросткового возраста молодого человека, буквально на следующий же день предложив ему золотые горы? Да, Пьетро его обаял, очаровал… Его общество нравилось сенатору. Оттавио переговорил насчет него с Эмилио Виндикати, и вдвоем с Эмилио они его некоторым образом… создали. Благодаря их поддержке он стал агентом республики, о похождениях которого рассказывали либо со смехом, либо намеками за столами венецианских нобилей. Вплоть до того рокового для всех дня, когда Оттавио познакомил его с Анной… И увидел, как вспыхнули их глаза. Заметил несвойственную обоим неловкость. Он с удовольствием перерезал бы глотки обоим.
Пьетро размышлял о том же.
Он сидел в полумраке, лицо его невозможно было разглядеть. Лишь белые манжеты рубашки виднелись на фоне стола. Шляпу он положил на кожаный бювар. Ящик стола был взломан. Тот самый ящик, где в свой прошлый визит он нашел чертежи паноптики. Которые исчезли, естественно.
— Я думал, вы опять за решеткой, — глухо проговорил Оттавио.
Сенатор оперся рукой о секретер с резными ящичками, стоящий возле двери.
— Вы же меня знаете. Я плохо переношу одиночество.
Пьетро поглядел в угол комнаты, на маленький камин, которого в прошлый раз не заметил.
— Вы ведь сожгли их, верно?
Оттавио не ответил. Он побарабанил пальцами по секретеру.
— Что вам здесь надо, Виравольта? Вы ведь знаете: мне достаточно пальцем пошевелить — и вас снова кинут за решетку! И уж поверьте: я отправлю вас туда столько раз, сколько понадобится! Пока не получу вашу голову!
— Боюсь, вам придется долго ждать, Оттавио, — вздохнул Черная Орхидея. — Полноте. Не оскорбляйте свой ум… и нас. Мы знаем, что вы участник заговора Вместе с Андреа Викарио и герцогом фон Мааркеном. Ваш прожект — чудовищная глупость. Никогда Венеция не окажется в руках людей такого сорта. Неумно было с вашей стороны помогать им. Почему, Оттавио?
Сенатор обливался потом, прилагая титанические усилия, чтобы сохранять хладнокровие. Сейчас не самый подходящий момент себя выдать. Он сосредоточился, мускулы напряглись. Ему требовалось дать выход своим чувствам. И он выпустил всю скопившуюся в нем ярость.
— Чушь! Вы ничего не знаете, Виравольта! У вас нет никаких…
— …доказательств? — закончил за него Пьетро.
Опять повисла тишина. Затем Пьетро продолжил:
— Ну по крайней мере у меня есть… свидетель.
И тут открылась дверь будуара.
Перед Оттавио появилась Анна Сантамария, в платье с черным кружевом. Лицо ее, тоже скрытое в тени, обрамляли светлые волосы.
Она стояла, гордая и прямая, сжимая в опущенной руке цветок.
Орхидею.
Губы сенатора горько скривились.
— А, все ясно! — выдавил он дрожащим голосом. — Заговор! Вы постоянно устраивали заговоры… против меня!
Теперь его пальцы поглаживали один из ящиков секретера.
— Все кончено, — только и проронила Анна.
Все трое замолчали. Оттавио трясло, Анна застыла, как статуя правосудия, а Пьетро по-прежнему сидел за столом. Атмосфера в кабинете стала еще более мрачной и напряженной.
— Все кончено, — повторила она.
И тут Оттавио сорвался.
— Это мы еще посмотрим! — проревел он, рывком выдвинул ящик и сунул в него руку, судорожно шаря внутри.
— Не это ли вы ищете?
Белый как простыня сенатор обернулся к Виравольте.
Черная Орхидея покрутил перед его носом маленьким пистолетом с серебряной рукояткой. Почти миниатюрным.
Несколько секунд Оттавио судорожно оглядывался, будто искал выход. Затем, поняв, что выхода нет, застыл. Глаза его сверкали, нижняя губа тряслась, он вдруг словно съежился. Плечи поникли…
И он бросился на Виравольту.
Девяносто два килограмма живого веса, обрушившиеся на него через стол, сметая брюхом шляпу, кожаный бювар и листы веленевой бумаги, застигли Пьетро врасплох. Ему не хватило мужества пристрелить Оттавио без суда и следствия. Но оружия он не выпустил. Анна отшатнулась, подавив крик. В последовавшей затем безобразной и жестокой драке было что-то комичное. Глаза сенатора сверкали, на губах выступила пена. Пальцы скрючились, как когти, медальоны на шее звенели. Ои полулежал на столе, а Пьетро полусидел в кресле. Оттавио старался дотянуться до пистолета, словно ребенок, у которого отняли любимую игрушку. На миг он даже подумал, что это ему удалось. И вдруг грянул выстрел. Самопроизвольно.
