Выпив вина, Кимон раз за разом повторял, что петь и играть на кифаре он не научен, но зато знает, как сделать город большим и процветающим. Будучи сказочно богатым, он привлек на свою сторону и аристократию, тяготеющую к спартанцам, для которых выскочка Фемистокл всегда был соринкой в глазу. Нет, по сравнению с Кимоном у Фемистокла не было шансов.
В эти тоскливые дни полководец часто вспоминал о переговорах с персами перед битвой под Саламином.
— Как ты думаешь, — спросил он друга, когда они спускались по ступеням от Акрополя к агоре, — царь варваров заметил тогда в твоем послании военную хитрость?
— Вряд ли, — сказал Сикиннос. — Потому что и сегодня эту тайну знаем только мы двое.
Фемистокл задумался. Когда они проходили мимо восстановленного булевтерия, он вдруг остановился.
— Сикиннос, друг! Ты можешь еще раз отправиться к персам и передать царю послание?
Сикиннос огляделся, опасаясь, не подслушивает ли их кто-нибудь.
— Это связано с гетерой?
Они шли дальше, в сторону священных ворот.
— Эта женщина не выходит у тебя из головы. Пора бы уже смириться с тем, что она потеряна для тебя. Если Дафна и выжила при отступлении персов, то сейчас, скорее всего, украшает гарем великого царя. И вытащить ее оттуда можно только путем проведения военной операции.
Фемистокл не слушал его. У него в голове созрел план. Он повторил:
— Ты поедешь в Эфес с посланием к Ксерксу. Но никто не должен об этом знать.
— И как же это сделать?
— Очень просто. Ты едешь на Делос с сообщением для администрации афинского казначейства. Корабль отсылаешь назад. Потом садишься на судно, идущее в Эфес.
— А какое сообщение я должен передать великому царю?
— Пойдем! — сказал Фемистокл, и они направились к дому у городской стены.
Смеркалось, когда Гермонтим наконец добрался до столицы Хиоса. Лучники и копьеносцы охраняли гавань, наблюдая за сновавшим среди разгружавшихся судов деловым людом. Гермонтим зашел в одну из двух пивных, расположившихся у въезда на причал, и спросил у хозяина, лысого толстяка, не видел ли тот Паниония, работорговца.
Хозяин пивной ответил, что тот, по-видимому, дома, поскольку его повозка стоит в парке, а Панионий никогда не ходит пешком.
Гермонтим заявил, что он хотел бы купить пару рабов, и толстяк указал на бревенчатый сарай возле парковой ограды, который, по его утверждению, всегда забит рабами. А сейчас, когда наступили тяжелые времена, он вообще переполнен. Хозяин спросил у Гермонтима, откуда тот, и евнух неопределенно махнул рукой в сторону запада. Хозяин недоверчиво посмотрел на него, и Гермонтим поспешил уйти, даже не попрощавшись. Евнух направился к роскошной вилле, но у самого входа в нее, где его не стало видно из пивной, он свернул к сараю, в котором содержались рабы. Расположившись под сенью платана, он стал наблюдать за виллой. В доме горел свет, в сарае было темно. Евнух перемахнул через ограду и, подойдя к железной решетке, служившей дверью, тихо позвал:
— Эй, вы там!
Но рабы дремали, не обращая на него внимания. Только когда Гермонтим начал ковыряться кинжалом в замке, они зашевелились. Вскоре замок поддался, и Гермонтим вошел внутрь сарая.
— Не бойтесь, — прошептал евнух. — Я такой же, как вы. Мое имя Гермонтим. — Голос незнакомца внушал доверие.
— Что ты задумал?
— Со мной случилось то же, что и с вами. Панионий купил меня и кастрировал, сделав инвалидом. Это было десять лет назад. Но мне до сих пор кажется, что это было вчера. Я тогда поклялся, что поквитаюсь с этим чудовищем, если он попадется мне в руки. Сегодня этот час настал.
— О Зевс! Ты хочешь?..
— Я хочу сделать с ним то, что он сделал с нами. И вы должны мне в этом помочь.
Гермонтиму с трудом удалось добиться тишины.
— Кто пойдет со мной? — спросил он, уверенный в том, что его поддержат все. Но рабы колебались.
— Если нас поймают, то отрубят головы!
— За то, что мы поквитаемся с ним?
— Мы — рабы. Он — хозяин!
Трое все-таки согласились. Гермонтим пообещал, что в случае успеха он отвезет их на корабле в Аттику.
— Вы знаете расположение помещений в доме? — спросил он, когда они крались по парку среди благоухающих кустов олеандра.
— Да, — сказал Лампон, фригиец из Малой Азии. — Я здесь уже около года. Такого старого раба, как я, трудно продать. Мне иногда приходится выполнять кое-какую работу в доме.
Гермонтим, притаившись, наблюдал за рабом-стражником, который сидел у входа и дремал.
— Это единственный стражник? — спросил евнух.
— Нет, — ответил Лампон. — Ночью еще один раб охраняет черный ход.
— А куда ведет черный ход?
— В кладовую, из которой можно пройти в кухню и дальше, в зал.
— Хорошо, — сказал Гермонтим. — Делаем так: ты с одним из своих товарищей идешь к черному ходу, и вы снимаете там стражника. А я со вторым товарищем позабочусь о другом, который у главного входа.
— Мы что, должны их убить? — испуганно спросил один из рабов. — Ведь они такие же рабы, как и мы.
— Балбес, — прошипел Гермонтим. — Убивать не надо. Только отключить, связать и заткнуть в рот кляп!
— Стражников мы спрячем в одном из помещений кладовой, там, где хранятся амфоры с вином, — сказал Лампон.
— Хорошо, — прошептал Гермонтим. — Тогда начали! Только без шума.
Лампон и еще один раб ушли. Гермонтим со вторым рабом подкрался к входу.
— Клянусь Зевсом, он спит! — Гермонтим усмехнулся. Он быстро взбежал на крыльцо и передавил стражнику горло. Тот не издал ни звука. Они перенесли его к черному ходу, где их товарищи уже закончили свое дело.
На верхнем этаже дома горел свет. Гермонтим вытащил кинжал, и они на цыпочках, друг за другом, стали подниматься. За блестящим занавесом, отделявшим маленькую спальню от зала, стояла широкая кровать. На ней лежала полуобнаженная женщина и сладко потягивалась. Подкравшись поближе, Гермонтим увидел работорговца, который стоял на коленях возле кровати и пытался целовать ноги красавицы. Та не давалась, отодвигая свои белые ноги, и мурлыкала, как кошка. Ее звонкий смех возбуждал работорговца. Он снова и снова предпринимал попытку добраться до ее ног, но лишь вызывал у женщины очередной приступ смеха.
Их любовная игра пробудила у рабов мучительные чувства. Этот мужчина, предававшийся сейчас страсти, жестоко лишил их радости от подобных ощущений. Конечно, они рабы. Им предстояла невеселая жизнь. Но кто дал право этому человеку лишать их того единственного, что у них еще осталось? Того, в чем они ничем не отличались от своих господ?
Никогда в жизни не любить женщину, не испытывать страсти! К положению, в котором они оказались, нужно было привыкнуть. И они привыкли. Но ни один из них не забыл, кто его изуродовал. Эта мерзкая, похотливая тварь Панионий бессовестно наживался на их незавидной судьбе. Обычных рабов было много. Но рабы, которые не позарятся на жену хозяина, которые могут прислуживать жрицам в храмах Артемиды и Кибелы или работать евнухами в азиатских гаремах, ценились дорого!
