Каково же было изумление Валентины Павловны, когда, вернувшись домой, она застала мужа стоящим на коленях перед иконой. Александр Иванович настолько истово молился, что она поняла: случилось нечто непоправимое.
В отсутствие Валентины Стародымова разбудил самый обычный телефонный звонок. Бургомистр сразу узнал голос Вадима Гусева. Именно он был инициатором посвящения господина мэра в дело Ольги Орловой. Гусь рассчитывал посадить первого администратора города на короткий поводок шантажа, но он не учитывал, не принимал во внимание внезапную искреннюю религиозность мэра. Вот и сегодня он позвонил для того, чтобы еще раз оповестить мэра о том, скольким он будет лично ему, Гусеву, обязан.
— Да, Стародымов слушает, — прохрипел бургомистр со сна.
— Это Вадим.
— Какой Вадим? А, Вадим, и что вы хотите?
— Хочу немного вас просветить о проделанной работе. Оказалось, что нас снимали на видео.
— Что снимали? — не понял мэр.
— Нашу вчерашнюю дружескую встречу, через окно, с дерева.
— И что? Кто это делал?
— Делали это несколько ментов из хозяйства Мамонова, а снимала некая Елена Брошина, ну вы ее хорошо знаете, — сказал Гусев, намекая на благосклонное отношение Стародымова к журналистке.
— Да?
— Точно. Ну, так вот, мы успели подсуетиться: пленка эта изъята, а сама Брошина уже ничего не расскажет.
— Как?! — закричал Стародымов, вскакивая. — Что значит — не скажет?
— А то и значит. Ушла в мир иной, не без нашей помощи.
Он говорил что-то еще, но бургомистр не слышал, он бессмысленно уставился в стену. За свою жизнь он имел связь со многими женщинами, но только две из них сумели разбередить в нем чувство, которое романтики называют любовью. Когда-то давно это была молоденькая Валентина Прошкина, ставшая впоследствии женой, а четыре года назад это же чувство в нем разбудила журналистка Елена Брошина.
Получив отпор, Александр Иванович почувствовал себя школьником, неудачно ухлестнувшим за студенткой-практиканткой. Может быть, это и сыграло свою роль, но Стародымов после отставки стал уважать Брошину. В последнее время господин мэр ни разу не сталкивался с проблемой преодоления «женских бастионов». Больше приставать к Елене он не решился, хотя всегда помнил о ней и при коротких встречах чувствовал прежнее волнение и тягу к этой красивой, яркой девушке. И вот теперь ее нет, и в этом в огромной степени виноват он сам.
«Это кара Божья, — решил Стародымов, опускаясь на колени перед иконой. — Я убил ее собственными руками, не покарав родного сына за чудовищный грех. Если этот грех так и будет висеть надо мной, то погибнут все, кто мне дорог».
— Саша, что случилось? — пролепетала Валентина, пытаясь заглянуть в лицо мужа. Но тот не обращал на нее никакого внимания, лишь губы продолжали двигаться, прорываясь словами молитвы. Наконец Стародымов поднялся с коленей, казалось, он был спокоен, а взгляд полон решимости.
— Я оборву эту нить преступлений, — сказал он. — Я сейчас же иду в прокуратуру.
— Зачем?
— Затем, что я должен понести наказание за свои грехи. Я признаюсь во всем: в том, что воспитал убийцу, что покрыл преступников. Искупить это можно только страданием.
— А как же наш сын?
— При чем тут сын? Мы виноваты в том, что воспитали это чудовище, и Господь не простит нам этого.
Бургомистр повернулся было, чтобы уйти, но Валентина Павловна резко развернула его лицом к себе и закричала:
— Ты что, с ума сошел?! Ты хочешь, чтобы наш ребенок сел в тюрьму?!
— Да! — резко выкрикнул мэр. — Он тоже должен искупить свой грех! Но его грех ничто по сравнению с моим! Господь уже указал мне на мои ошибки, но я не внял ему…
— Ты дурак, — оборвала мэра жена. — Ты совсем рехнулся со своей религией.
В то время как наш сын может сесть в тюрьму, ты думаешь о какой-то ерунде. Ты знаешь, что такое тюрьма, ты понимаешь, что Петруша не может там находиться?!
— Что значат страдания физические по сравнению со страданиями души. Он искупит свои грехи и очистится…
— Я тебя не пущу, я тебя никуда не пущу!
Она встала, закрывая собой дверь, но Стародымов только усмехнулся и, развернувшись, пошел в другую сторону, в спальню. Валентина увидела, что он вытащил свой парадный костюм и неторопливо, тщательно начал одеваться. Вот тогда первая леди города и метнулась к телефону.
— Он сошел с ума, — повторила Валентина Павловна. — Он хочет пойти в прокуратуру и рассказать все про — наших детей и эту девку.
— Точно свихнулся, — пробормотал Мамонов, ошалевший от такого неожиданного поворота дел. — Это он серьезно?
— Вполне. Сейчас одевается.
— Он, может, пьяный? — предположил подполковник.
— Нет, абсолютно трезвый.
— Это хуже.
— Да он сдвинулся на своей религии, ты бы слышал, что он тут нес!
— Я уже слышал это вчера.
— Миша, что же нам делать, ведь наших детей посадят, ты понимаешь это?! — она уже кричала в телефонную трубку, а из глаз текли слезы.
— Тихо! Во-первых, не кричи, дай подумать.
"Позвонить Гусю, сказать, чтобы тот послал людей и убрал старого придурка.
Но это долго, прокуратура в двух шагах от его дома. Да и надо еще найти человека, который согласится пойти на такое дело, все-таки не кто-то, а сам мэр. Тут нужна решимость…"
— Миша, ну сделай хоть что-нибудь! Надо его как-то остановить!
«Как?! — подумал Мамонов. — Кто его может остановить?»
Но тут в голову ему неожиданно пришла совсем простая мысль.
«Только жена и сможет его остановить».
— Валя, у вас где-то был пистолет? — спросил Мамонов.
— Да, есть, небольшой такой.
— Найди его:
Не понимая, зачем это нужно, Валентина метнулась к стенке, открыла бар и начала в нем рыться, нещадно вышвыривая на пол шкатулки с украшениями, папки с документами. Наконец она нашла то, что искала.
В шкатулке с палехской росписью лежал небольшой пистолет, «ПСМ», приобретенный Стародымовым года три назад по совету того же Мамонова. Взяв пистолет, она вернулась к телефону и, тяжело дыша от волнения, спросила:
— Я нашла его и что теперь?
— Возьми его в левую руку, ты ведь левша?
— Да. Взяла.
— Там сзади, с тыльной стороны, есть такой выступ. Отожми его назад.
— Отжала…
— Теперь слушай. Стрелять лучше в висок, желательно один раз. Можно в сердце, но это хуже, можно промахнуться, и он будет еще долго жить.
Наконец до Валентины дошло, на что ее толкает Мамонов.
