Глеб направился посмотреть на раненого, которого выволокли из укрытия на палубу. Парень был рыжеволосым, светлоглазым, но говорил с тем же резким акцентом, что и остальные, недавно отправленные в мир иной.
– Я не при чем, – повторял он. – Взяли за технику смотреть, если поломка на море будет.
– Ладно, кончай заливать, – потребовал Серьга. – Где то, что нам надо?
– Оружие в самом низу, в трюме, – с готовностью ответил раненый.
– Какое, на хер, оружие, у нас своего хватает! Бабло где? И не вздумай сказать, что не знаешь!
– Бабло? – на лице рыжего не могло отразиться удивления, слишком сильно исказил черты страх. – У меня только штука российских. Ищи у остальных, наверное.
– По карманам тырить? – по голосу Серьги можно было угадать, что он еле сдерживается. – Издеваешься, сука?!
Раньше, чем Слепой успел оттеснить Серьгу в сторону, тот пнул абхазца ногой.
– Пошли в трюм, нечего тут возиться, – Деготь сплюнул в пенящееся море и машинально проследил, как плевок сносит ветром.
Вместе с Гогой они резво направились к люку, за которым должны были открыться ступени.
– Осторожней! – крикнул вслед Глеб.
– У меня крыша едет, – окунувшись в прошлую жизнь, Шумахер отчасти вернулся к прежнему лексикону. – Мерещатся голоса.
В отличие от остальных он не перекрикивал зловещий нестройный хор волн, ветра и корабельного двигателя. Просто приблизил голову к Слепому.
– Забавная штука: тут все говорят голосами из моего прошлого. А мне бы не хотелось сейчас лишних глюков.
И снова Слепой испытал короткий перебой пульса и снова сказал себе, что «глюк» – самое подходящее по ситуации слово, а вовсе не кличка покойного Шестакова. Тут снизу, прямо под ногами, раздалась автоматная очередь. Металлическая палуба загудела, завибрировала от рикошетящих пуль.
Слепой бросился на помощь, но из люка уже показалась голова Гайворонского в мокрой от соленых брызг и пота маске. Судорожным рывком он вытащил наружу раненого, отяжелевшего Дегтя.
– Там еще есть! – крикнул Деготь.
Теперь его голос совсем не был похож на безбашенно-сипловатый голос модного певца: «Вы хочете песен, их есть у меня!» В нем пульсировали боль и обида на нелепую случайность.
– Притаились суки, ждали! – опустив ствол вниз, Серьга прошелся по клепаным листам палубы короткой бесполезной очередью. – Сейчас бы сюда пару гранат.
– Считаешь, вместе веселей будет тонуть? – дернул головой Гога.
– Да я бы бережно, понял?
Слепой тем временем решил взять инициативу в свои руки.
– Темно там? – уточнил он шепотом, чтобы не расслышали внизу.
– Как у негра в…
Одолжив у Харитонова «Стар», Глеб бесшумно направился к люку. Палуба уже ощутимо раскачивалась, приходилось удерживать равновесие, но для Слепого это трудностей не составляло.
Приоткрыв люк, он пустил в трюм длинную очередь, поворачивая ствол сложным зигзагом. Нужно было заставить людей внутри пригнуть головы, чтобы они не пустили ему пулю в живот, как только туловище просунется из люка.
Расстреляв всю обойму, Слепой оставил «Стар» на палубе. Быстро спрыгнул вниз, захлопнув за собой крышку люка. Теперь он остался в полной темноте, вооруженный только пистолетом с глушителем, – один против неизвестного числа противников.
С учетом новости о грузе в трюме картина представилась гораздо яснее. Итак, машины предназначены были отводить глаза именно от партии оружия. Именно это нужно было отправить на дно вместе с кораблем. Если Федор Филиппович исключил возможность просто побросать ящики за борт, значит их здесь слишком много.
С веерной стрельбой лучше не экспериментировать самому и не дать это сделать противнику. От шальной пули какой-нибудь из ящиков может и сдетонировать.
* * *
Не одному только Харитонову померещились голоса из прошлого. Курносый тоже узнал интонацию и тембр, правда, всего только одного голоса, а затем попал в рубку. Здесь он отодвинул ногой труп и встал за штурвал, вперившись взглядом в морские холмы.
Невысокие, одинаково выпуклые, испещренные пенными гребнями более мелких волн, они накатывали мерно и упрямо и шли прямо противоположно курсу катера: их легко было представить неподвижными, а катер – движущимся в полтора раза быстрей.
Курносый был счастлив. От забытого запаха пороховых газов и крови, еще не окончательно развеянного ветром. От стрельбы – отдачу до сих пор чувствовала левая здоровая рука и левая сторона грудной клетки. От предвкушения крупной добычи, от трудной задачи, решенной командой незнакомых друг с другом людей. Именно об этом он мечтал, занимаясь грязной или унизительной работой, внутренне протестуя против отношения к себе как к инвалиду и бомжу.
Он готов был даже умереть сейчас, только бы увидеть напоследок толстые пачки денег, это зримое выражение всех земных благ. Только бы стереть с души плевки сытых уродов, которые все эти годы пытались его унизить, как никчемное, ни на что больше не способное существо…
Деготь, наоборот, был в бешенстве от боли и от самого факта собственного ранения. «Какого черта полез? – ругал он себя. – Подохнешь сейчас на этой склизкой палубе, а твою долю благополучно поделят остальные».
Он уже забыл, что незнакомец в темных очках буквально припер его к стенке, вынудив принять участие в деле. В голове вертелись цифры с нулями, и каждую он пытался делить на неудобное число шесть.
«Хрен поделишь без калькулятора. На пять гораздо удобнее: подели на десять и умножь на два. И тут они останутся в выигрыше. Кто-то еще из наших ранен, но этот как раз выживет, ему только плечо зацепили».
Сам Деготь был ранен в ногу выше колена. В нормальных условиях не считал бы рану такой опасной. Но сейчас он понимал, что катер не сможет благополучно бросить якорь в какой-нибудь тихой бухточке и они не сойдут на берег пешочком, промочив только ноги.
Начинается самый настоящий шторм. Либо его придется переждать здесь, в море, либо держать курс к берегу и сознательно сажать катер на прибрежные скалы. При таких волнах опять-таки придется повременить с высадкой – опрокинется даже тот, кто крепко держится на своих двоих, размозжит голову о камни.
Значит, придется ждать, потом выбираться по горло в воде, заражая рану гнильем от прибрежных водорослей. А дальше? Кто возьмется везти его в больницу, как
