Она что-то несет в руках. На запястье у нее тоже какие-то штуковины.
— Надевайте, — приказывает она, но уже не голосом работодательницы, как раньше.
Теперь это императрица с холодными интонациями рабовладелицы.
Она принесла с собой маски для глаз. Плюс небольшие резиновые браслетики вроде тех, по которым пускают в клуб, каждый своего цвета: красный, зеленый, желтый, синий. Выбирать им она не дает. Джемме протягивает зеленый, та берет его и послушно надевает на руку.
— А теперь вот это, — продолжает Татьяна, доставая пучок кабельных стяжек.
Она понимает, что это для того, чтобы связать запястья.
— Помогите друг другу. Да затяните потуже.
У Джеммы все сжимается внутри. «Не хочу. Я не хочу».
Но они все равно стоят все вместе, сверкая белками глаз, и тянут за концы стяжек до тех пор, пока пластик не врезается в кожу.
И ждут.
[26] Семья греческих миллиардеров.
47
Мерседес
— Но, kerida, почему именно ты?
— Потому что больше некому, — отвечает она. — И ты, мама, это прекрасно знаешь.
Для нее это сродни ужину перед казнью. На большой тарелке собраны ее самые любимые в жизни блюда: крохотные сырки из молока коз с горного выпаса; превосходное прошутто; маринованные сердечки артишоков, жаренные на гриле в масле; оливки с чесночным соусом и латук гриль. Небольшая тарелка анчоусов. Миска помидоров из их собственного сада — порезанных, приправленных цедрой и соком апельсина, опять же с их собственного дерева. Сегодня они едят, как тысячи лет ели их предки.
Беда лишь в том, что ни у кого особо нет аппетита.
— Новый Капри… — говорит Ларисса. — Думаешь, он именно это и задумывал?
— Вполне вероятно, — отвечает Феликс, — история знает великое множество аристократов, свернувших на кривую дорожку. А тут целая страна, с которой можно делать все, что хочешь.
Ларисса теребит кусочек хлеба. Вертит в пальцах до тех пор, пока он не превращается обратно в тесто. Она посерела от тревоги, на лбу резко обозначились морщины.
— Этот человек. Когда его сюда принесло, все пошло наперекосяк.
Мерседес не может наверняка сказать, о ком идет речь: о герцоге или о Мэтью Миде.
— Все стало совсем плохо после смерти старого герцога, и сюда приехал он, — продолжает она. — Он же вырос не здесь, понимаете? И поэтому не привязан к этой земле. А потом еще притащил сюда всю эту публику и окончательно все испортил.
«При жизни старого герцога тоже жилось несладко, — думает Мерседес. — Ностальгия заставляет тебя забыть. Европола тогда здесь тоже не было. Если тебя считали источником проблем, ты просто исчезал, а остальные делали вид, будто тебя вовсе никогда не существовало».
— Может, он ничего не знает? — говорит Ларисса. — Скажите мне, может, он не в курсе?
«Четверо девушек, а затем только трое. Нет, мама, слов, которые тебя бы утешили, у меня нет».
— Не знаю, — врет она.
Так много лжи за много лет.
— Мы не можем позволить ему и дальше закрывать глаза.
— Но почему ты?
— Потому что, кроме меня, больше некому, — отвечает она. — Я не могу позволить и дальше продолжать им в том же духе. Все эти девочки… Ты лучше о них подумай.
Между ними стоит призрак сестры. Жертва Ла Кастелланы, герцога и в определенном смысле Мидов — как и другие.
— К тому же, мама, — добавляет она, — если у меня все получится, я буду свободна. В тюрьме контракты не действуют. Они исчезнут, а я обрету свободу.
— Я должен пойти с тобой, — говорит Феликс, — мне ненавистна даже мысль о том, что тебе придется заняться этим одной.
Она качает головой.
— Ничего не выйдет. Пауло даже на пушечный выстрел не подпустит тебя к той комнате. Я единственная, кого он не заподозрит. Стоит мне представить это как случайность, обычный бытовой кризис, как он обязательно меня туда впустит.
— Ну хорошо, допустим, ты действительно туда пройдешь. А дальше-то что? Думаешь, он будет молча смотреть, как ты будешь там у них копаться?
— Да ладно тебе, — отвечает она, — его отвлечь — раз плюнуть. К тому же хоть он и отличный парень, но ему даже в голову не придет, что кто-то вроде меня может создать ему проблемы. Достаточно будет сказать, что на кухне осталась выпечка, а уборка займет несколько часов, и времени у меня будет хоть отбавляй. К тому же мне прекрасно известно, где там и что. В ящичках хранится тысяча DVD-дисков. Он переформатировал старые видео, когда технологии обновились и они перешли на плоские экраны. Там все. Мне понадобится буквально пара минут, чтобы разобраться, что к чему, и сунуть несколько штук в карман передника.
— Он хранит все записи на DVD?
— О да, — отвечает она. — Конечно. Представь себе, что у тебя взломали облачное хранилище и выложили все в свободный доступ. По этой же причине все свои тайны они хранят в банковских сейфах.
— А, — кивает Феликс.
— В интернете данные теперь держат только те, у кого нет ровным счетом ничего ценного. Она мне однажды так и сказала.
Мерседес разрывает пальцами инжир, заворачивает его в листочек прошутто и кладет в рот. Этот ужин может оказаться для нее последним в кругу семьи. Не исключено, что завтра она уйдет и больше уже никогда не вернется.
— Вся ирония в том, — говорит она, — что во всем доме только в этой комнате нет камер.
Остров
Лето 1986 года
48
Задним умом все крепки. А в тринадцать лет сложно догадаться, что человек, прощаясь с тобой, прощается с жизнью. * * *
— Мерседес?
Она почти заснула, так что едва ее слышит.
— Мерседес?
Девочка поворачивается на другой бок, вглядывается во мрак и видит сестру, которая сидит в белой ночной рубашке, упираясь подбородком в колени.
— Чего?
— Я должна тебе кое-что сказать.
— Ну говори.
— Сначала пообещай, что никому не проболтаешься.
— Да о чем?
— Нет, сначала пообещай.
Сонная, она садится, подбив под себя подушки.
— Ладно, обещаю. Что ты хотела мне сказать?
— Я так больше не могу, — отвечает Донателла.
В полумраке на ее лице залегли тени, от чего она стала похожа на призрак.
— Донита, — говорит она, — так не будет продолжаться вечно. Это пройдет. Рано или поздно все проходит.
— Но только не это, — возражает Донателла. — Ты не хуже меня знаешь. Я теперь меченая на всю жизнь. И делать мне здесь нечего.
— У тебя есть я, kerida. Тебе это прекрасно известно. Я всегда буду рядом с тобой. Я и мама.
Отца она не упоминает. Как и сестра, она знает, что он в жизни никого не поддержит.
Донателла устало поднимает руку и трет лицо.
— Прости, — говорит она, — я должна уйти.
Мерседес подпрыгивает на месте.
— Нет! Нет, Донита, умоляю тебя, не надо!
— Мерса, — говорит Донателла, — пойми, у меня просто нет выбора. Все кончено. Теперь у меня больше нет будущего.
Из глаз Мерседес льются слезы.
— И что я буду без тебя делать, Донита? — спрашивает она. — Что, а?
Этот огромный, холодный, пустой мир. Она представляет, как ее прекрасная сестра сходит с парома на совершенно незнакомый ей берег. Ее никто не знает. Ее никто не любит, и так
