думает, что это подарок на помолвку, и будет странно, если его внезапно снова будешь носить ты, а не я.
— А где хорошая новость? — невозмутимо спросил Лукьян.
Я бы на его месте спросила:
— Ты обалдела?
Или:
— Ты меня разыгрываешь?
Или даже:
— Дафна, где конкретно ты так сильно ударилась головой? Я не буду твоим подставным женихом. Я вообще не собираюсь жениться. Я лучше уйду в монастырь!
— Тебе мог достаться кто-то похуже, — сказала я.
Лукьян медленно моргнул.
— Вряд ли мне мог достаться кто-то еще, — наконец сказал он.
Конечно, про себя подумала я. Кто пойдет за тебя замуж? Ты вообще видел рейтинг самых популярных парней академии? Ты там даже не на последнем месте, про тебя написали “разве он учится у нас?”.
Я не ожидала, что все будет так легко.
Вернее, что Лукьян так легко примет ситуацию.
На его месте я бы возмущалась и орала.
Но он сидел с лицом человека, постигшего вселенскую мудрость, убедившегося в тщетности бытия и заранее смирившегося с тем, что любое творящиеся вокруг безумие есть ничто иное, как следствие несовершенства человеческого существования.
Единственный, кто никак не мог смириться с ситуацией, это цесаревич.
— Такое чувство, словно мне плюнули в душу, — пожаловался Иларион. — Разве я не красавчик?
— Красавчик, — горячо подтвердила Надя.
— Нет, ты урод, — мрачно возразил Платон. — Ты похож на заплесневелый сыр.
— Разве у меня не прекрасный характер? — продолжил Иларион.
— Куда уж лучше, — без выражения протянула Евжена, подперев щеку рукой.
— Ты осел, — снова не согласился Платон. — И нытик к тому же.
— Разве можно упрекнуть меня в отсутствии манер, благородного происхождения, положения в обществе?
— А кого мы берем за эталон? — поинтересовался Платон. — Садовника Кручинина, который при встрече каждый раз обещает отходить нас метлой, по слухам наполовину тролль и считает завитые усы последним писком моды?
— Так почему? — сокрушенно вздохнул Иларион, не обращая на слова Платона никакого внимания, вместо этого устремив полный обиды взгляд в мою сторону. — Почему он, а не я, Дафна?
— Потому что мне нравятся жалкие парни, — брякнула я.
— Но симпатичные, — поддержал Платон. — А не как ты.
И от души хлопнул по плечу Лукьяна.
На самом деле, это было немного несправедливое заявление.
У Лукьяна и Илариона было много общих черт, если не брать в расчет цветовую гамму. Разрез глаз, овал лица, скулы. Было легко догадаться, что они родственники. И в то же время это было удивительно. По крайней мере для меня. Ведь Иларион был копией своей матери, а Лукьян, по его словам, был похож на свою, которая приходилась сестрой императору, а с императрицей не имела даже дальних родственных связей.
Впрочем, наверняка разгадка здесь была предельно проста.
Они много времени проводили вместе, а когда люди проводят много времени вместе, создается впечатление, что они и в самом деле ужасно похожи.
Многие отмечали наше с Платоном сходство, хотя заключалось оно преимущественно в том, что по поводу и без мы оба всегда готовы были премезкенько подхихикивать.
— У всех вас политическое мышление пятилетних, — вмешалась Евжена. — Почему такие важные вещи, — она сделала паузу и глубоко вздохнула прежде, чем до предела понизить голос, — как обман Ее Величества вы обсуждаете здесь?! Где буквально кто-угодно может вас подслушать! И что куда важнее, — ее взгляд уперся в меня, — как вы планируете решить вопрос с бумагами?
— Какими бумагами?
— Помолвка, — менторским тоном сказала Евжена, — это не просто твое заявление о ее существовании и меланхоличное игнорирование этого вранья со стороны Лукьяна. Это соглашение семей, оформленное официально и подписанное главами родов. На гербовой бумаге.
— У ректора в кабинете есть гербовая бумага, — сказал Иларион. — Я точно видел.
— Я подпишу за отца, — отмахнулся Платон. — Там не слишком сложная подпись.
— Это подделка документов!
— Там будет написано “Граф Флорианский”. Я тоже граф Флорианский. Это не подделка, а неточность.
— Я подпишу за себя, больше с моей стороны все равно подписывать некому, — сказал Лукьян.
Повисла оглушительная тишина.
— Да кто во все это поверит? — фыркнула Евжена. — Перед заключением помолвки всегда ходят слухи о ней! Все знают, что что-то намечается!
— Я согласна с Евженой, — поддержала ее Надя. — Вы должны рассказать, когда у вас было первое свидание. Нам ведь всем очень интересно!
— Чего?
— А?
— Мне кажется, ты чего-то не поняла, Надя.
— Это так, — кивнула она. — Если Дафна обручена с Лукьяном, то почему цветы ей присылал Гордей Змеев? Это как-то неприлично, разве нет? Ему должно быть стыдно!
— Какие еще цветы? — насторожился Платон.
— Красивые, — потупилась Надя. — Желтые гвоздики. И лилии. И еще черные георгины. И шесть белых хризантем…
— Надя, пожалуйста, замолчи.
— Или их было восемь…
— Сколько?!
— Получается, он присылал их потому что…
В глазах Нади зажглись звезды. Она что-то там надумала, из-за чего у нее перехватило дыхание и она покраснела, потом побледнела, а потом закрыла лицо руками и принялась пищать.
Позади нас раздался какой-то неясный шум, и обернувшись мы все смогли лицезреть замершую на полпути к воротам, с набитым доверху чемоданом и огромными полными удивления глазами, Оленьку Ольхову.
Она посмотрела на меня.
Затем на Лукьяна.
Снова на меня.
На пищащую Надю.
Она отпустила ручку чемодана и подобрав пышную юбку бросилась к ближайшей компании студентов.
— Вы не поверите, что я вам расскажу! — услышали мы. — Знаете Дафну Флорианскую? Вон там сидит. Помните, Гордей Змеев весь год ходил мрачный как туча? Это все потому, что Дафна Флорианская бросила его! И знаете ради кого? Ради Лукьяна Хилкова!
— Что?
— Как?
— Так тогда на балконе…
— Это была дуэль!
— Оооооо!
Что ж, Евжена переживала совершенно напрасно. Если в нашей с Лукьяном несуществующей любовной истории и были какие-то дыры, Оленька Ольхова сейчас насочиняет поверх них такого, что императрица поблагодарит небеса за то, что такое счастье как я обошло императорскую семью стороной.
Лукьян подпер щеку кулаком и задумчиво посмотрел на бросившуюся к другой компании студентов Оленьку.
— Змеев рехнется от таких новостей.
Глава 29
На пристани было ветрено и зябко, пахло солью и рыбой, сновали всевозможные сомнительные типы, но меня куда больше настораживал пристальный, не предвещающий ничего хорошего взгляд Лукьяна. Взгляд этот довольно прозрачно намекал на то, что и ангельское терпение господина Хилкова — на пределе.
Смеркалось.
Я оглушительно шмыгнула носом и поплотнее закуталась в плащ, чем заслужила еще одну серию недовольных взглядов разной степени интенсивности.
Если бы у меня была камера и хоть какой-нибудь видеомейкер, я бы нарезала запись этого глазазакатывания под кальянный рэп и залетела в топ всех мыслимых и немыслимых
