уже убежала. Похоже, она знает, что делает.
— Что за черт, Генри? Почему ты позволил ей уйти? Ее нельзя оставлять одну в этой глуши!
Промокший до нитки Эдди стучал зубами от холода. Я завернул его в покрывало и усадил на песок. Мы стали расспрашивать его об этой девочке, и по мере того, как он согревался, картина становилась все яснее.
— Мне просто было интересно, что там, за туманом, и я полез на эту скалу. И, я ведь уже говорил, она там сидела. Вон под теми деревьями, и смотрела на волны. Я ей сказал «привет», и она мне сказала «привет». И она сказала: «Хочешь посидеть со мной рядом?»
— И как ее звали? — спросила Тесс.
— У нее какое-то странное имя, вроде Пятнышко, или Крапинка. Она сказала, что приходит сюда смотреть на китов.
— Эдди, ты говоришь, что она приехала сюда сама. А откуда она приехала?
— Она сказала, что пришла пешком и что шла целый год. Потом она спросила меня, откуда я приехал, и я ей сказал. А она спросила, как меня зовут, и я сказал: Эдвард Дэй, — он опасливо посмотрел на наши хмурые лица. — А что, не надо было говорить?
— Что-нибудь еще она сказала?
— Нет.
Он поглубже закутался в покрывало.
— Совсем ничего?
— Она спросила: «Ну, и как тебе живется в этом большом-пребольшом мире?» Я подумал, что это какая-то шутка из мультфильма.
— Она не делала ничего… необычного? — спросил я.
— Она умеет смеяться как чайка.
— Смеяться как чайка?
— Ну, когда чайки кричат, они как будто смеются. Она тоже так кричала. А потом вы меня позвали. И она сказала: «Прощай, Эдвард Дэй». А я сказал: подожди меня тут, я сейчас приведу своих маму и папу…
Тесс обняла нашего сына и стала растирать его сквозь покрывало. Потом она посмотрела в ту сторону, где мы видели девочку.
Ты видел, она просто растворилась. Как призрак.
С этого момента и до того, как наш самолет приземлился в аэропорту Питтсбурга, я не мог думать ни о чем, кроме этой девочки. Но беспокоило меня не ее таинственное появление, а затем исчезновение, а фамильярность, с которой она вела себя с нашим сыном.
Мне всюду чудились подменыши.
В субботу утром мы с Эдвардом поехали в город, чтобы подстричься, и меня всерьез напугал какой-то рыжий мальчик, который, посасывая леденец, не мигая, пялился на моего сына. Когда осенью возобновились занятия в школе, мне показалась подозрительной пара новеньких братьев-близнецов, которые не только были похожи друг на друга, как две капли воды, но и обладали пугающей способностью заканчивать друг за друга фразы. Возвращаясь однажды поздно ночью домой, я заметил на кладбище трех мальчишек, и это тоже вывело меня из равновесия. Интересно, что они там замышляют? Когда мы оказывались на каких-нибудь вечеринках или праздниках, я старался найти людей, знающих подробности о тех двух девочках, которых поймали однажды ночью в магазине, но никто уже не помнил этой истории. Все дети, кроме моего собственного сына, казались мне подозрительными. Эти твари умеют маскироваться. В глазах каждого ребенка я видел спрятанную Вселенную.
Пластинка «Рассказы о чудесах», на которой была записана и моя фуга, вышла перед самым Рождеством, и мы практически сразу ее запилили, ставя для всех друзей и знакомых. Эдварду нравился звук диссонирующих скрипок на фоне устойчивой темы виолончели, а затем мощное вступление органа. Ожидание этого вступления и начало его всякий раз вызывали восторг у слушателей, независимо от того, какой по счету раз они слышали запись. В новогоднюю ночь, далеко за полночь, когда весь дом уже глубоко спал, меня разбудил звук моего органа. Ожидая самого худшего, я, накинув халат и взяв бейсбольную биту, спустился в гостиную, но обнаружил там только своего сына, который, широко раскрыв глаза, сидел прямо перед колонкой и внимательно слушал. Когда я убавил громкость, он потряс головой и часто-часто заморгал, словно пробудившись от глубокого сна или гипноза.
— Эй, дружбан, — сказал я ему низким голосом Санта Клауса, — ты знаешь, сколько уже времени?
— Уже 1977-й?
— Уже несколько часов. Вечеринка закончилась, приятель. Что это тебе вздумалось слушать музыку?
— Мне сон плохой приснился.
Я посадил его к себе на колени.
— Расскажешь?
Он ничего не ответил, только сильнее прижался ко мне. Последняя нота композиции повисла в воздухе и растаяла, я поднялся и выключил стереосистему.
— Знаешь, папа, почему я поставил твою песню? Она мне кое-что напоминает.
— Что напоминает? Нашу поездку в Калифорнию?
— Нет, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Я вспоминаю Крапинку. Ту девочку-фею.
Я глухо застонал, прижал к себе своего сына и почувствовал, как сильно бьется его сердечко.
Глава 32
Крапинке нравилось смотреть на воду. Когда я вижу реку или ручей, я сразу вспоминаю о ней. Много лет назад я случайно увидел ее сидящей на отмели, по пояс в воде. Она поджала ноги, и вокруг ее обнаженного тела кружились маленькие водовороты, а солнечные лучи ласкали ее плечи. В обычных обстоятельствах я бы запрыгнул к ней в ручей, и мы стали бы плескаться в нем, брызгаясь и хохоча, но меня вдруг околдовала грация ее шеи, рук, плеч, контур ее лица… Я не мог сдвинуться с места. В другой раз, когда люди устроили фейерверк на берегу реки, мы все вместе смотрели его из прибрежных кустов, и я заметил, что ей больше нравилось не то, что происходило в небе, а то, что отражалось в воде. Мои друзья стояли задрав головы, а она любовалась отсветами, бегущими по волнам, и огненными искрами, танцующими на гребешках волн. С самого начала я интуитивно догадывался, куда она могла пойти, но тот же самый страх, который не позволил мне перейти реку, удерживал меня от прямого ответа на этот вопрос. Только вода могла привести меня к Крапинке.
Дорога в библиотеку никогда еще не была такой скучной и долгой, как во время моего первого возвращения туда после ухода Крапинки. Все изменилось с тех пор, как мы расстались. Лес был редкий, всюду валялись ржавые консервные банки, стеклянные бутылки и прочий мусор. В наш подвал за все ли годы никто ни разу не заходи-!. Все книги лежали там же, где мы их оставили, только края их обгрызли мыши. Подсвечники и кофейные чашки были полны мышиного помета. Томик Шекспира был засижен чешуйницами. Стивенс разбух от сырости. При тусклом свете свечей я принялся за уборку, смел из углов паутину, разогнал сверчков, а потом завернулся в ветхое
