уколола старая игла. Лени Рифеншталь и ее фильм об олимпиаде. Не слышал о ней с Польской кампании.
Хрупкая спина чемпиона затерялась в толпе, и граф заговорщически подмигнул:
— Один из лучших специалистов. Всегда советуюсь с ним относительно ставок.
— Непременно учту, дядюшка Вальтер. Особенно если не забывать, что здесь болтаюсь только ради родственных встреч.
После памятного рандеву, чуть не стоившего жизни обоим, между нами воцарилось странное статус-кво. Я по-прежнему отрицаю работу на НКВД. Он с тем же постоянством намекает, что не утратил уверенности в моей засланности, и от признания, по его мнению, меня удерживает лишь блатная мудрость из казанской транзитки: никогда не колись.
— Очень надеюсь, что наш общий знакомый Брандт вернется в спорт уже в следующем году. Паулюс в Сталинграде, «эдельвейсы» в Грузии, падение Новороссийска и Туапсе — дело ближайших дней. Вашим приходится туго, Теодор. Без кавказской нефти, без ленд-лизовского транспортного коридора через Иран Сталин будет рад заключить мир на любых условиях, пожертвовав земли хоть до самого Урала. Нас осаждают японцы с предложением посредничества с русскими, но фюрер тянет, пока армия наступает. Еще скажешь спасибо, что я вовремя выдернул тебя от большевиков.
— Спасибо! Впрочем, я, кажется, говорил это?
Болельщики расходятся. Лица оживленные, но не слишком счастливые. Удачники не торопятся покидать стадион, они столпились в очереди у касс. «Дядюшке» там делать нечего, не глядя на советы олимпийца. Думаю, что дело не в спортивных заслугах кавалериста. Он занесен графом в список военных, чрезвычайно полезных после будущего государственного переворота и похорон Гитлера.
— Твой отец жив и по-прежнему в заключении, — продолжает Валленштайн. — О брате узнать не удалось. Скажи: уничтожение матери, расстрел практически полного состава разведки НКВД, тысяча неприглядных подробностей о большевистском режиме, что ты узнал за время службы в СД, все это изменило твое мировоззрение?
— Естественно. Хоть вы и преувеличиваете мою близость с чекистами.
Он элегантно курит вражескую американскую сигарету. Постоянно поддевает. Ну, учитывая его желание отправить в ад Великого Вождя, рискну высказать все, что думаю про Третий Рейх.
— Сравнение не в пользу Германии. Любые преступления большевиков меркнут перед концлагерями и айнзацгруппами.
— Вот! — «дядю» откровенно радует моя критика. — Учти два важных момента, товарищ комсомолец. В личном деле есть замечательные фото, где ты даешь отмашку пулеметчикам около расстрельной траншеи, представление Раша на поощрение за успехи в исправлении Луцка, Ровно и особенно — Киева. Ни за какие заслуги перед НКВД большевики этого не простят.
День души нараспашку? Может, узнаю еще что-то новое.
— Готов спорить, вы лично затолкали меня в айнзацгруппу, чтоб иметь компру на случай, если я действительно окажусь большевистским агентом.
— Да, — без тени смущения признается мой злой ангел. — Из Берлина нужно было тебя убрать. Выбор невелик: ваффен-СС или айнзацгруппа. Но из войск обратным переводом возвращаются редко и там довольно часто погибают, я же хотел иметь тебя под рукой. Айнзацгруппой… как говорят у вас, у русских?
— Я немец.
— Вспомнил выражение. Удалось убить одной пулей двух зайцев.
Последние слова он выговорил по-русски, с довольно очевидным затруднением. Не удивлюсь, что, вернувшись с холода, я тоже буду выделяться акцентом… Если вернусь.
— Месяц изощренных пыток, прогулка к могиле в лесу — ваших рук дело?
— Не только. О миссии в России и невероятном бегстве я докладывал Канарису. Адмирал тоже был полон подозрений. Конечно, я мог поручиться за тебя. Но зачем? Заодно выяснил твою стойкость. Она не подвела, хорошо держишься и сейчас. От мужества или трусости — не суть важно. Значит, достоин самого главного задания.
Вообще-то, я ожидал его от Серебрянского. В крайнем случае от МИ6. Складывается уникальная ситуация: в той или иной степени в уничтожении Гитлера заинтересованы все они, плюс часть генералитета Оберкоммандо дер Вермахт. На это же прозрачно намекнул Шелленберг. Скоро выстроится очередь желающих шлепнуть любимого фюрера — больше, чем за выигрышными ставками на ипподроме. Особенно когда Красная Армия сумеет прервать полосу поражений.
— Если вы о ликвидации, то сейчас я весьма далек от объекта. Фактически продолжаю работать на Шелленберга. Он запросил у нас и в исследовательском институте в Ванзее сводный доклад о положении на Восточном фронте, потенциале русских. Если сказать проще, составить прогноз войны с Советами.
— Заканчивай, и я попробую переключить тебя на анализ вопросов внутренней безопасности. Будешь искать уязвимости в охране первых лиц, одной из них воспользуешься. Плотнее привлекай англичан.
— Можно перевести Элен в Берлин?
«Дядя» печально качает головой.
— Люди, к которым мы привязаны, делают нас уязвимыми. Англичанка должна была служить инструментом в наших руках, а вышло, что тебя можно шантажировать ее безопасностью. Кстати, навещай ее, но не чаще раза в квартал. И еще о личных привязанностях. Таскаешь с собой этого полукровку Маера, выбил ему эсэсовский чин.
Тут он не прав.
— Граф, у нас боевые части ваффен-СС из славян, мой оруженосец — судетский фольксдойче, сравнительно чистокровный.
— Не путай войска и СД. Он в курсе дела Лемана. Понимает, что ты — Зулус?
— Догадывается.
— Тебе пора избавиться от него. Что, не хочешь? Личные привязанности? Я как раз говорил о них.
— Маер дважды спас мне жизнь. Дело не в привязанности, я уверен, что и в третий раз не подведет.
— Найди другого.
Непреклонность «родственника» настораживает. Он что-то знает или подозревает, но не говорит.
— Слушаюсь. Кадры — в вашей компетенции. Переводите. Предлагаю в берлинскую школу СД. Пусть обучает снайперов.
— Нет! — в отношении Дюбеля он так же тверд, как и с Элен. — Ликвидируй его сам. Я замну расследование.
Граф создает вокруг меня вакуум. Намеренно, последовательно.
Конечно, одному безопаснее. Каждый месяц Гестапо арестовывает кого-то из «музыкантов» «Красной капеллы», подбирается к «дирижерам». Разведывательная сеть из обрывков коминтерновской агентуры поражает своим масштабом. Схваченные выдают других, но шпионские передатчики работают по всей Европе! Порой не знаю, что предпочел бы — нынешнее ледяное одиночество или риск, но с сознанием, что рядом товарищ.
Фон Валленштайна никогда уже не смогу считать ни товарищем по борьбе против фюрера, ни тем более родственником. Он — кукловод. Я однажды сорвусь с ниток, но до поры вынужден исполнять его приказы.
Жизнь Маера с моим переводом из оперативной службы в бумажную обрела размеренность. Он предпочитает ночевать у женщин. Как пророчествовали в прошлом году, в Берлине стало много молодых вдов. У моего помощника их целый список.
Предупреждаю его, что вечером понадобится гражданская рабочая одежда. С поздними сентябрьскими сумерками выезжаем в сторону Потсдама.
— Весной я ликвидировал одного… объекта. Пришло время, чтобы его тело нашли.
Он кивает. Лицо освещено лампочками приборной панели.
— Помню. Как-то утром в начале апреля машина была сильно грязная.
Скорее всего, «хорх» перепачкался, когда я гонял в Магдебург, потом подбирал чешского диверсанта. Маеру не нужно это знать.
— Здесь!
Он
