ложилось ни в руку, ни в душу. Двадцать коров. А зачем они мне? Я ж не пахарь и не лендерман, а хирдман! Добрый топор для меня важнее коров, красивых нарядов и браслетов. Не раз выручит, не раз спасет. Хотя кого-то может и в соблазн ввести, как это было в Бриттланде. Так что позолота и узоры на оружии только помехой будут.
Стоило только вернуться в город, как нас остановил незнакомый хельт. Он переводил взгляд с одного на другого и неуверенно спросил:
— Кай Эрлингссон. Кто из вас?
— Я, — тут же выступил вперед Простодушный.
Рысь, как дурак, раззявил рот. Хорошо, хоть смолчал.
— Пойдем. Поговорить с тобой хотят, — сказал хельт и поворотился к нам спиной.
— Кто хочет, пусть сам приходит. У меня тут дела.
О, как! А я б пошел. Любопытно же, кто ж со мной так поговорить хочет, что целого хельта посыльным отправил!
— Да не ерепенься ты. Зла никто не таит, наоборот, еще и серебра получишь.
— Я и так на нищету не жалуюсь. А по найму с хёвдингом толковать надобно, не со мной.
Хельт разозлился, придавил рунной силой и прошипел сквозь зубы:
— Тебя не трэль спрашивает. На конунгов двор идём.
Силу десятирунного хельта легко выдержал не только я, но даже семирунный Рысь. А вот Простодушный захрипел, схватился за грудь, закатил глаза и рухнул наземь, хотя у него рун-то побольше Леофсуна. Хельт перепугался, убрал силу.
— Эй, ты чего, парень? Чего он какой малахольный? Я ж легонько!
Я еле-еле держался, чтоб не расхохотаться, а вот Рысь сообразил, что к чему и давай орать:
— Да мы только после страшной битвы! Знаешь, как его изранили? Думали уж, не выживет. Ему ж грудь проломили прямо до хруста! Лекарка так и сказала: «Месяц теперь нельзя ни пить, ни с женщиной ложиться, ни меча поднимать, иначе пойдет ваш Херлиф прямиком к Фомриру!»
Хельт покивал-покивал, а потом говорит:
— Какой такой Херлиф? Я про Кая Безумца спрашивал!
Тут уж я не устоял, посмеялся вволю, а потом признался:
— Я это. Кай Эрлингссон. Веди, кто бы там ни был!
Простодушный встал, отряхнулся и взглянул с такой укоризной, что мне почти стыдно стало. Хотя это он вдруг шутки шутить вздумал, а не я дурачился.
Хельт не соврал, отвел прямехонько к конунгову дому, да не к тому, где Рагнвальд гостей принимает, а к тому, где он ночами спит. Леофсуна и Херлифа внутрь не пустили, пришлось одному входить. Я думал, меня там встретит либо сам конунг, либо его сын. А встретила Рогенда, конунгова жена.
Прежде я говорил с ней всего раз, и уже тогда у нас не сложилась дружба. Она хотела забрать подаренную золотую монету, уверяла, что через тот дар придет к ее сыну беда. Уж не знаю, через это или как-то иначе, но беда к Магнусу пришла. Отравился он твариной кровью, потерял руну, но Мамиров жрец с Орсовой женщиной выходили его, а то бы стал Магнус калекой, как отец Гисмунда. Монету, впрочем, я не отдал, потому как пообещал ее Кормунду за топор. Вот Рогенда и разозлилась, слухи дурные по всему городу распустила, мол, это из-за меня Магнуса чуть гармы не загрызли.
Она стояла возле ткацкого станка и бездумно перебирала натянутые нити, а когда скрипнула дверь, обернулась.
Все-таки какие женщины разные бывают! Есть такие, как Дагна: боевые, сильные, наглые. Есть, как моя Фридюр: мягкие, робкие, уютные. А есть вот такие, как Рогенда. Даже если б я не знал, что она конунгова жена, догадался бы по ее строгому виду, по властному взгляду, по насмешливому изгибу рта. Ну и по дорогому платью, золотым украшениям и особому плату, причудливо закрученному на голове. Такая если по-доброму посмотрит, словно серебром одарит.
А сейчас Рогенда смотрела на меня просительно. В прошлый раз, когда требовала с меня золотую монету, а ее сын находился на пороге смерти, конунгова жена смотрела иначе.
— Кай, — молвила она. — Кай Эрлингссон. Не думала я, что ты выживешь. Да еще и до девятой руны добрался, оружие доброе справил, серебром разжился. Хорошо живешь.
А вот голос остался прежним. У меня так мать с рабынями домашними говорит.
— Боги не оставили наш хирд, — согласился я.
— Боги… — вздохнула Рогенда. — Боги… Есть у меня одна просьба. Как раз с богами связана. Я слышала, что ты убил жреца сарапского. И будто бы он был выше тебя рунами.
— Было такое, — насторожился я. Неужто она тоже Солнцу кланяться начала?
И вдруг она бухнулась на колени:
— Спаси моего сына! Спаси Магнуса! Это по моей вине он наших богов отринул! Из-за меня в беду попал. Я что хочешь сделаю! Хочешь, золота отсыплю? Вот, — и она сняла пару колец и браслет. — Хочешь, корабль подарю! Или в конунгову дружину войдешь! Или кольчугу дорогую дам. Землю с пастбищем на две сотни овец!
— Так ведь живой он! — я невольно попятился к двери. — Живой и здоровый. А дурь, она пройдет сама.
Она замерла, потом встала с колен, одернула подол, кивнула мне на лавку и села напротив.
— Ты же давно здесь не был, ничего не знаешь. Рагнвальд еще одну женщину в жены взял, в отдельный дом поселил. И она уже успела родить сына. Конунг здоров и проживет не один десяток лет, второй сын успеет повзрослеть и получить руну. А если она еще десяток народит? Никто не признает конунга, который молится другому богу, особенно такому… никчемному. А через бога и Магнус стал таким же никчемным. Толком не ест, к девкам не бегает, с оружием не упражняется. Только и знает, что кругу этому бездновому кланяется. И всё о грехах толкует, отцу перечит. И добро бы по делу, так ведь нет! А всё по моей дурости.
— Это как? — робко спросил я.
Быстро она переменилась. Будто и не падала на колени.
— Помнишь, я говорила, что через мой дар к сыну беда придет? Думала, в том пророчестве о тебе речь шла. Потому как от тебя избавилась, так и позабыла о словах жреца. Пожалела я одного убогого, дала ему кольцо с камнем. Он всё о Солнце кричал, о грехах, о тьме, а сам тощий, как ощипанный куренок, лицо набок свернуто, рот на щеке лежит. Вот я и… Не прошло и полугода, как мой Магнус… — ее голос пресекся от волнений. — Знала же, что нельзя никому ничего дарить. Знала, а всё равно. Видать, правду, говорят жрецы: от судьбы не убежишь.
— Так, а я-то как помогу? Я с богами не очень… Могу другого жреца убить, только
