чтобы она чувствовала себя счастливой, потому что её счастье обязательно напитает счастьем новую жизнь в ней. Мне было тревожно, что новый человек родится в тюрьме. Без ясности, лишённый свободы и не сознающий, что он в тюрьме. Я решил, что ещё до рождения ребёнка я должен найти способ сбежать из этой тюрьмы. Но теперь всё должно быть наверняка. Никаких больше школ и семинаров. Никаких надежд на то, что людям, дескать, нужно дать толчок, а дальше они сами. Нет, сколько уже таких толчков было дано человечеству. Кто только не пытался вразумить, и что люди сделали, чего достигли? Своих учителей они предавали мучительной смерти, а на месте их учения строили высоченные стены заблуждения, за которые невозможно выбраться. И такое происходило не только в доисторические времена и не только в Средние века, но и в наше время, каждого, кто смеет открыть рот и рассказать, как всё устроено на самом деле, объявляют в лучшем случае сумасшедшим, а в худшем, как в старые добрые – добро пожаловать в ад. Людей не нужно учить, не нужно подталкивать, не нужно ничего объяснять – только подвести к краю пропасти и столкнуть. И либо они обретут ясность и, расправив крылья дремлющей в них осознанности, воспарят над своей тюрьмой, либо сдохнут. Пусть так и будет!
Иногда по ночам, когда сон не шёл ко мне, я укладывался головой на живот женщины и мысленно разговаривал с новой жизнью, что уже вовсю бурлила в Думкиной. Я пытался выяснить, возник ли там разум, а значит, и заблуждения – непременные спутники разума. Но разума я не находил и не находил заблуждения. Я чувствовал всепоглощающий свет ясности, которым обладало это существо внутри женщины. Я был благодарен женщине за то, что она устроена именно так, что может творить подобное чудо. Пускай это умение не её заслуга, но всё же. Я закрывал глаза, лёжа вот так головой на её животе, и чувствовал, как во мне теплотой разливается любовь. Не к женщине, даже не к ребёнку, а к жизни, к жизни, в которой возможно достичь освобождения. Я наконец полюбил человека, любого человека, всех людей вообще. Полюбил за способность создавать новую жизнь и за то, что это не их заслуга. Когда я осознал любовь, я впервые заплакал. Слёзы были спокойными, и я знал их природу, они лились потому, что я чувствовал всё волшебство и всю боль жизни. Марианна наверняка принимала их за счастливые отцовские слезы, и у меня не было никакого желания объяснять ей, что происходит на самом деле.
Через какое-то время Марианна Думкина познакомила меня с ДМЗ. Опыт поразил меня. Я не буду описывать здесь сам трип, скажу только, что ощущения намного сильнее, чем практика размягчения макушки, да что там сильнее – это было именно то, что я искал. Под препаратом меня перенесло в абсолютную сферу истины и свободы, из которой я возник. Получалось, что у людей есть ещё один способ, но причина, почему они этого не сделали, находилась всё там же – в их невежестве, но в какой-то мере в самом препарате. Слишком мало времени он предоставлял. Не мог человеческий разум за столь короткий промежуток обрести ясность. Зато теперь я точно знал, что мне делать. В одну секунду вырисовался весь план – план мертвеца. Ведь кто я, если не мертвец, выбравшийся из могилы? Мертвец, который живее любого из живущих на земле.
Когда к нам приехал Андрей Михайлович Цапкин, по женщине уже было заметно, что она беременна. Я не подтверждал это и не отрицал, да он и не спрашивал. Мне казалось, будто он рад за нас. Видимо, мою заботу о Марианне, мою созревшую любовь ко всей жизни он принял за любовь к женщине. Что ж, я уже решил не прояснять ничьих заблуждений.
Шаг шестой. Попытка вторая
К тому моменту, когда я вывел актёра Заворотнина из комы, мой препарат был готов. Конечно, я был уверен в его эффективности, но всё же не мешало его проверить. К счастью, Заворотнин сам предложил свои услуги. Я сказал ему спасибо за помощь и капнул из шприца актёру на язык. Заворотнин, чья жизнь была бесцельна и бессмысленна, человек, который вообще никак не планировал никакой для себя ясности, не представляющий, что такое свобода, стал первым человеком на земле, кто спасся от смерти тогда, когда та уже держала его за горло. Актёр Заворотнин – первый человек, вырвавшийся из тюрьмы, ничего для этого не сделав. Счастливчик.
Женщину в план мертвеца я не посвящал. Марианна не тот человек, который смог бы понять масштаб замысла, тем более, если учитывать, что, будучи беременной, она никак не могла размышлять о смерти как о спасении.
Мне оставалось только возобновить связь со всеми мягкомакушечными, чтобы дать команду собраться в одном месте. Несмотря на то что я был уверен в их беспрекословном подчинении, мне нужно было подготовить ритуальное представление только для одного человека – для худощавого. Я уже решил, что книге, которую он пишет – быть, и для того, чтобы концовка у него получилась дельной, я хотел подкинуть ему впечатлений, нагнать мистики, чтобы его перо двигалось с лёгкостью. За время, пока я был в Сочи, я успел потерять связь с мягкомакушечными, и отсюда мне не удавалось её наладить. Я решил отправиться в Москву. Заодно необходимо было забрать ноутбук Цапкина, на котором хранился файл с этой книгой, и отдать его худощавому, чтобы он продолжил. Если вы это читаете, значит, у меня всё получилось и вы в числе немногих, кто не смог вырваться из тюрьмы.
Шаг седьмой. Радуги
До своей могилы я добрался уже за полночь. Безлунное и чистое ночное небо было усыпано звёздами. Крышка от гроба так и валялась рядом с могилой, вторая часть гроба лежала на дне. Я спрыгнул вниз и лёг в гроб. Закрыв глаза, я представил огромную толпу и стал думать о них, как о всех мягкомакушечных. Представив всех до одного, я громко крикнул – «Хи-Ка». Теперь они снова стали мне доступны. Как же похорошели люди мои. Я читал их сознания, мысли и радовался, пускай даже если они не достигли того, что я для них хотел, размягчая им макушки, всё же это пошло на пользу. Кто-то осуществил свои мечты, пусть и приземлённые. Кто-то стал большим начальником, что мне на руку, кто-то достиг успехов в творчестве. «Люди мои, как же я люблю жизнь
