и переносном смысле. Зачем учить певца носить костюм и прочим, никому сегодня не нужным условностям? — не без резона рассуждают они. Всё равно на сцене на него напялят или убивающий всякую индивидуальность цивильный пиджак или, того похуже, какие-то несусветные подштанники, лохмотья и опорки, затянут в трико грязного цвета хаки и загримируют бомжом, которых сегодня можно встретить в любом городе… И не всё ли равно, как это лохматое чучело будет называться — прекрасная Виолетта, пылкая Тоска, Фигаро с Сюзанной? Не всё ли равно?
Питер Селларс — представитель современного режиссерского поколения
Бывает, кстати, и похуже — в одной из брегенцских постановок хорошо певшая Аиду певица — мне было от души жаль её! — стояла чуть ли не по пояс в студёных водах Боденского озера: по мысли постановщика, они должны были изображать разлившийся Нил!
В другой постановке этой великой оперы Верди исполнитель роли Амонасро после первого короткого диалога с Аидой в третьем акте просто — бултых! — соскакивал в воду, и дуэт Аиды и Радамеса наблюдал, так сказать, de profundis — из глубины. И когда ему надо было выходить на финал, мокрый «отец Аиды, эфиопский царь» выглядел как-то совсем не по-царски! О том, как перенёс такое купание певец, история умалчивает…
Джузеппе Верди и Джакомо Пуччини
После такого уже совсем не удивляют всевозможные директора, которые в ответ на предложение заявить в программу Liederabend, то есть концерт из романсов, скажем, Чайковского, Рахманинова или Шуберта, заявляют: «А кому это сегодня вообще надо? Вы нам подавайте популярные арии да неаполитанщину под оркестр. Вот это продаётся, публика это любит!»
Зачем тогда певцу развивать себя в камерном репертуаре, как это было ещё сравнительно недавно? Как вообще оперный певец может не петь камерный репертуар? Попав на настоящую оперную сцену, молодой певец начинает нервничать и психовать, понимая, что его как актёра не учили даже самым элементарным вещам — сценическому движению, пластике, танцам, фехтованию. Уже не говоря о том, что камерный репертуар должен быть тщательно отобран и исполнен разными тембральными красками, разным «языком тела», как говаривал Станиславский. Но это не вина подрастающих певцов, а беда.
Однако даже и это ещё не самое страшное. Хуже и серьёзнее всего то, что певца-артиста уже давно не воспитывают как Личность. Ни педагоги. Ни дирижёры — сама профессия оперного дирижёра исчезает на глазах. Ни тем более режиссёры.
И те, и другие, и третьи прекрасно понимают — с безликим, усреднённым, «глобализированным» середняком «ручного привода» работать куда как проще. И получать на выходе не яркую, своеобразную, не похожую ни на кого Личность, а некий предельно стандартизированный, простите за такое выражение, музыкальный продукт. Но как быть тем, кто даже при таких условиях, условиях повсеместного подавления любой индивидуальности, хочет оставаться именно Личностью?
Это рискованно: будешь иметь своё мнение, так мигом режиссёры выкинут с рынка. Я уже рассказывала, как я однажды сказала начистоту уже не раз поминавшемуся в этой книге постановщику «продвинутого» спектакля «Мазепа» о том, что думаю насчёт его «экспериментов». Тотчас после этого меня объявили скандалисткой, со мной невозможно работать, у меня скверный характер, зритель меня не воспринимает и т. п. И таких случаев много.
Сегодня тебе открытым текстом говорят, что твоя индивидуальность должна во всех отношениях устраивать режиссёра. Вот оно — «ручное управление»! При этом многие из его носителей обладают очень своеобразной, скажем так, этикой и эстетикой, и многое и на сцене, и вокруг неё сегодня определяется именно ею!
Очень опасно и увлечение молодых, ещё до конца не сформировавшихся и нередко чисто лирических голосов драматическими партиями. Иногда причиной бывает вполне естественное и столь свойственное молодости — «и жить торопится, и чувствовать спешит» — желание попробовать, почувствовать в этой жизни всё.
Но гораздо чаше это «увлечение» бывает вынужденным. Даже если молодой певец знает, что ему рано петь, скажем, мадам Баттерфляй или Отелло, он не может, или, лучше сказать, не смеет отказаться от предлагаемого импресарио контракта. Что ему, совсем неопытному, делать? Откажешься — сотрут в порошок, останешься без работы. Согласишься — можешь потерять голос. А ведь речь идёт ни много ни мало о судьбе, о деле жизни, которому ты служишь… Как вам такая альтернатива?
Меньше всего на свете я хотела бы ощущать себя этакой ворчливой особой, восседающей на диване и костерящей всё вокруг. Но как, как я могу молчать? Просто вижу, куда всё катится — в глубочайший тупик, не сказать бы хуже. А проходчики этого, образно говоря, тупика роют, ведут и тащат его, изощряясь, всё дальше и дальше.
Если — даже как-то по-детски — спросить сегодня, кто главный в оперном театре, певец, дирижёр или режиссёр, ответ будет очевидным. Давайте уже признаем честно: если режиссёра убрать, мало что изменится: можно, в конце концов, сделать концертное или полуконцертое исполнение, semi-stage.
Если же убрать вокалиста, то оперы — именно как написанного музыкой театрального действия — просто не будет!
Фастфуд по-оперному
А публика — не неизменная, раз и навсегда получаемая нами данность. С ней, как и певцом-актёром, надо работать — хотя и по-иному. Верди, рассуждая о консерваторской подготовке певцов, посоветовал как-то: «Tornate all’antico e sara un progresso» — вернитесь к прошлым, былым ценностям — и будет вам прогресс! То же вполне относимо и к публике. Обучать её надо очень деликатно, без навязчивости, без назидательного тона. И помнить о том, что если ты всё время питаешься мусорной едой, фастфудом, ты даже не подозреваешь, что такое настоящая, качественная еда.
Один мой друг рассказывал мне, как столкнулся однажды с семейной парой, впервые попавшей в Париж и отпущенной гидом на пару часов на обед. Было это в самом центре французской столицы, в районе Центра Помпиду, и вокруг них была просто тьма лотков, кафе, ресторанчиков, но пара вернулась абсолютно голодной — не нашла, видите ли, Макдоналдс!
Множество настоящих и «духовных» желудков давно подсажены на имитацию еды. И даже если тебя будут кормить в звёздном мишленовском ресторане, то вкуса его еды ты не ощутишь и не оценишь: тебе будет остро не хватать картошки фри, пожаренной на многократно использовавшемся прогорклом масле. К сожалению, многие оперные театры сегодня напоминают именно такие дешёвые ресторанчики быстрого питания — и надо иметь трезвость и мужество это признать.
И если ты не можешь быть
