офицер в данных военно-полевых условиях Кравченко вполне имел право взять на себя функции военно-полевого суда. Ибо не до юридических закавык тут. Тем более что, как Митридат тогда показал, все эти твари, подобные Лихому, давно под уголовкой и в розыске. Так что перед законом Буран чист.
Нет, гордиться особо нечем, конечно. Это если не про Лихого, а про солдатиков украинских рассуждать. Всё тот же неотвязный вопрос встаёт: да, Буран бестрепетно готов гасить карателей-нацистов, самих выбравших себе судьбу, — но когда от твоих пуль ложатся обычные солдаты, то всё равно тоскливо… Всё равно неправильное ощущение, будто стреляешь в своих. Нет, не неправильное. Ибо война. Но — досадное и тошное…
Внизу завозились. Алексей на автомате сменил позицию, откатился в угол. Если Шрек, то стукнет, как положено. Если не он — ну, граната в разгрузке лежит.
Это был всё-таки Шрек. Довольный, как слон. Притащил девять магазинов, четыре гранаты, из них две «эфки».
— Ну, ты монстр, командир! — сказал. — Знал я, как ты умеешь, но чтобы вот так — пятерых пятью патронами…
На закопчённом порохом его лице мультяшного героя просверкивала белозубая улыбка.
— Не, больше пульнул, — безразлично возразил Алексей. — Значит, парочка пуль мимо ушла. Хочешь сказать, я им зря туда гранатку потратил?
— Ну, как зря — не знаю, — хохотнул Вовка. — Но у каждого ровно по одному попаданию. И все смертельные. Двоим в шею, двоим в грудь, одному в голову. И броники не помогли. Ты их обошёл. Осколками тоже, да…
— Повезло, — пожал плечами Буран. — Медлительные оказались.
На самом деле, это стало действительно неважным — хорошо или плохо он стрелял. И вообще, хорошо или плохо воевал. Опустошение пришло. Как-то вдруг. После упокоения снайперской пары. Сейчас только одна эмоция оставалась: просто надо довести до конца этот бой. Каким бы этот конец ни был.
А в бою четыре магазина — лучше, чем две трети одного. И две гранаты — лучше, чем одна. Это обеспечивало возможность ещё пострелять напоследок от души. Хотя, что значит — от души? Час боя в таких, как давеча, условиях. Это хорошо, что «укропы» трусят, видя, сколько набили они на этой позиции сначала впятером, а теперь вот вдвоём. Тянут укры время, не идут на последний и решительный.
Но и они попадают — Дядя Боря и Костя-Топтун подтвердили бы, если б смогли…
— Ну что, командир, помирать тут будем? — спросил посерьёзневший Вовка, явно задумавшийся о том же. — Я гранату себе оставил… Не, ты не волнуйся, — почему-то решил он успокоить Алексея. — Это на самый крайний край. Когда патроны закончатся.
Он помолчал. Алексей молчал тоже. А что тут было говорить?
— Знаешь, не смерти боюсь, — тихо сказал Вовка. — Повидал. Но одного… опасаюсь, что ли… Вот подорву я себя. Я же самоубийцей стану? Значит, не приду я к Богу? Он же самоубийц не принимает, так ведь?
Сначала захотелось улыбнуться. Философствующий бывший криворожский бандит Шрек, да ещё философствующий на богоспасительные темы — это нечто.
А потом вспомнил. Разговор был у него на поминках Иришки. Ещё до того как Алексей тогда совсем накидался. Он, кстати, в такой степени и накидался из-за того разговора: уж больно далёкие закоулки посмертия глянули оттуда тёмными зевами в этот мир…
То был сосед Иркиной матери, с женой которого та дружила. Седатый, но крепкий и, видно, очень умный дядька. Со взглядом, ощутимо добрым и одновременно анализирующим. В разговоре, в манерах был уступчив, но чувствовалось, что где-то под этой уступчивостью была сталь. И даже не уступчивость то была. Скорее мудрость. И вот под этой мудростью сталь была. Суровое сочетание…
Человек был непростой — главный редактор Луганского, что ли, информбюро. Да в университете ещё преподавал, как представился.
Вот из того вроде бы фонового при тех обстоятельствах разговора Алексею впечаталось в сознание рассуждение о самопожертвовании. Именно в бою, когда солдат идёт на самоубийство, чтобы не попасть в плен. Вспомнили Толкиена. Тот, по словам дядьки-профессора, учёным был незаурядным. И толкуя «Беовульфа», отметил деталь: героям греческой мифологии после гибели было обеспечено место на Олимпе, среди богов. Ну, вот как Гераклу. А герои северного эпоса умирают без надежды обрести жизнь после смерти. И это только усиливает их величие и жертвенность их подвига.
Закончил он выводом, впечатлившим Алексея: «Говорят, самоубийцам нет места на небесах. Но если прислушаться к Толкиену, то настоящее величие подвига воина в том, что он принимает решение: лучше потерять место на небесах, чем достаться живым врагу. Для солдата всё решено, а там — будь что будет».
Потом не давали покоя размышления о такой вот смерти. И через пару дней, зайдя в храм, Алексей нашёл там батюшку, собиравшего какую-то ремонтную утварь. Попросился помочь, и по ходу дела задал-таки мучивший его вопрос.
Батюшка выпрямился, посмотрел внимательно и понимающе. Потом сказал, немножко торжественно, но с пониманием и участием: «Будь спокоен, воин. Церковь рассматривает самоподрыв на поле боя не как самоубийство, а как гибель на поле брани. Сказано: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. Иди, воин, и помолись, а там — как Бог даст с жизнью твоей земной. Но за жизнь вечную не беспокойся: Царствие Небесное даёт Господь воинам, павшим за Веру и правое дело».
А ведь Алексей был тогда в гражданском…
Кажется, проводил священник его этими словами, будто исповедал перед смертью.
А потом была встреча с тем дядькой от Тихона, а дальше — сюда.
Ладно, насчёт смерти — это мы ещё посмотрим…
Как бы в ответ его мыслям за домами всхлипнул и заревел дизель.
Алексей усмехнулся. Танком думают раскатать? Достал гранату из-за пазухи, ослабил усики и положил на кирпичи перед собою. И вторую, принесённую Шреком, рядом. Вытащил из разгрузки последний свой огнестрельный резерв, АПС, осмотрел, засунул обратно.
И кивнул смотрящему на него искоса Вовке:
— Да, брат. Беседовал я с одним батюшкой мудрым. И знаешь, что он сказал? «Право, говорит, на жизнь у всех равное. Разное — право на бессмертие. Здесь, на земле, люди за прегрешения свои платят виру кровью. А там, на небесах, — душою».
Про себя — почему-то уже даже и отстранённо — Алексей отметил, что виру за отца он получил от врагов сполна. Кровью.
Что ж, значит, настало время заплатить свою. Душою, как батюшка сказал…
И он продолжил:
— Так вот, батюшка что мне поведал: для Бога подвиг воина от того только больше, если он решит скорее потерять место на небесах, нежели живым
