раны давали о себе знать, но разрабатывал мышцы. Светлова ещё и моим лечащим врачом стала, отслеживала динамику восстановления, она и велела ходить побольше. Мышцы чтобы окрепли.
Пока же мысли путались, слабость, похоже я приходил в себя после долгой и тяжёлой болезни, но мысли пусть тяжело перекатывались в голове, однако всё же мог мыслить. Скорее всего я у своих. Немцы бы лечить и не подумали, ха, скорее добили. Значит вышли. Ну я несколько планов составил чтобы выйти к своим, как это сделать, надеюсь Светлова воспользовалась одним из них. А пока лежал, мысли гонял туда-сюда, кстати под шерстяным одеялом, между ним и мной простынка, чтобы не кололось. А пока подсчёт вёл. Когда меня вырубило, размеры хранилища как раз трём тоннам подходило, без полста кило, а было пятнадцатое ноября, насколько я помню. А сейчас у меня три тонны и четыреста шестьдесят килограмм. Это что, я почти два месяца провёл без сознания? А при простуде разве такое бывает? Ещё палата одноместная, явно непростая. Час, наверное, лежал, когда шум раздался, дверь открылась и появился необъятная задница неизвестной женщины, в белом халате с завязками сзади. А, санитарка. Та обернулась, тазик в руках, обмывать видимо собралась, я кажется на клеёнке лежал, холодит.
– О, очнулся, милок?
Я лишь чуть прикрыл глаза и кивнул. Говорить трудно было, уже пробовал, хриплю. Впрочем, водички я попил из своих запасов, грамм сто, и хватит, решил не рисковать. А так вроде уже оживаю, поэтому всё же сказал:
– Да, очнулся. Я где?
– Так больница кремлёвская. Тут генералов лечат, тебя сюда милок по приказу самого товарища Сталина положили.
– А день какой?
– Ой, мне же врачу сообщить надо.
Та оставила тазик на столе и быстро скрылась за дверью. Уже через минуту сначала двое, потом ещё один врач зашёл. Причём последнего я знал. А это Светлова была, в халате и шапочке. С кем бы поспорить что та тут и работает? А вид у неё не гостьи, а рабочего на своём месте был. Прибор сердце слушать, тоже при ней. Меня же осматривали, слушали, опрашивали. Мне тяжело было, слабость, вот у Светловой и спросил:
– Товарищ военврач, сколько я так провалялся?
– Новый год девять дней назад справили, – вполне ёмко ответила та.
– Долго. Что со мной?
Врачи уже закончили, один что-то писал, второй вышел, так что поговорить можно было.
– Тяжелое двухстороннее воспаление лёгких. Пневмония. Думали не вытянем тебя, а смотри очнулся.
– Как девчата?
– Живы все. Использовали тот план, что ты разработал, отправили двух девчат, они переплыли реку и вышли к нашим. Там двумя лодками и переправляли. Сплошных окопов не было, немцы постами реку охраняли, так и не поняли, что нас всех через реку переправили и дальше в тыл. Тебя тоже. Советские бойцы даже наш обоз забрали, телеги по дну провели, а лошадей вплавь. Знаешь, тебя хотят наградить, медалью Героя Советского Союза. Сам товарищ Сталин решил. Я с ним общалась, меня тоже Золотой Звездой наградили, рассказала, как ты нас из лагеря спас, как выводил. Если бы не ты, не вышли бы мы к своим, это точно. Хорошо документы твои нашли, старшего сержанта Ковригина. В сапогах были, а то ты представился как товарищ Игорь, и всё тут. Тебя даже в звании повысили, лейтенант теперь. Лечащий врач сообщит, что ты очнулся. А меня вот в кремлёвскую больницу устроили, девчат всех распределили, кого-то лечить, многие простудились, а меня сюда.
Мы ещё пообщались, хотя я уже засыпал. Правда, меня успели напоить чаем и чуть-чуть, две столовые ложки манной каши, так что вырубило. Одно только вызывало удивление. А с какого у меня документы за голенищем сапога оказались? Они в хранилище были, я точно помню. Медалью светил на гимнастёрке, и по петлицам видно, что я младший командир-танкист, но и всё. У меня только один ответ, видимо иногда приходил в себя, и вот в такое «окно», когда соображал, достал красноармейскую книжицу и убрал за голенища сапога. Понимал, что когда у своих окажемся, надо будет опознаться. Правда я этого не помню, предположение только. Вообще я не собирался светить себя, решил в тени остаться. Форму с медалью надел чтобы в контакт вступить, потому и просил называть меня товарищ Игорь. А передав их советской стороне, тихо свалил бы. Как видите не получилось. Ну хоть это.
Когда снова очнулся, то уже чувствовал себя лучше, это заметно. Хотя слабость вся та же. Меня снова покормили, кстати, в пот бросило, на лекарствах пока держали. Лечащий врач к слову, сказал, что у меня высокая температура долго держалась, так мозги можно сварить. Те серьёзно опасались, что я в овощ превращусь. Однако нет, крепкий, очнулся и вполне всё осознаю. Туплю, но это от слабости. Так что начались процедуры. Кормили четыре раза в день, полдник был, так что силы пребывали. Трое суток до меня никого не допускали. Я пока осторожно садился, но вставать не разрешали. Выдали больничную пижаму и тапочки, сам теперь смогу ходить, правда в туалет не водят, в утку хожу. На четвёртый день, как раз разрешили по палате гулять, запустили сотрудников Лубянки. Они и вели опрос, как я из осаждённого Киева оказался у Слуцка. Даже это выяснили? Описал просто. Мол, раненый командир рассказал о женском лагере для военнопленных в Слуцке, я и решил добраться до него и освободить девчат. А у Слуцка оказался воздухом, взял в плен немецкого лётчика, на лёгком связном самолёте, так и добрался. Бензина едва хватило, садились уже когда мотор молча. Лётчика застрелил, самолёт сжёг. Дальше провёл разведку, снял охрану и освободил девчат. Ну а то что не сообщал фамилию, честно признался, не люблю на виду быть, после со стороны убедился бы, что девчата у наших, а там потом где в другом месте вышел из окружения.
Два дня опросы шли, рапорты от моего имени составлялись. В принципе, всё корректно, без нажима шло. Восстанавливаться мне ещё долго, как сказал лечащий врач, недели две, а то и три я у них проведу. Так что начались трудовые будни по лечению. Тем более их скрашивала одна медсестра. Сговорил, хотя и с трудом. Так кремлёвская больница, тут
