высокородных вельмож?
— Мне хотелось бы знать, помните ли вы, как убили моего брата?
— Нет, не помню. Я уже говорила это господину Милтону. Я думала, он вас уведомил о нашем разговоре. Маэстро ударил меня по голове. И из-за этого я не помню некоторых моментов.
Мэр искоса глянул на своего друга, который спокойно стоял у окна, по-прежнему бережно держа бумажный сверток в руках.
— Зачем вы посмотрели на него? — Имельда сощурилась, с подозрением улыбнулась и посмотрела на Мару. — Что ты рассказал ему?
— А что он должен был рассказать? — Имельда вперила яростный взгляд в господина Вельта. Она откинулась на подушки, скрестив руки на груди. Мэр улыбнулся. — По истине, господин Милтон был прав. Несмотря на богатый опыт некроманта, в некоторых жизненных вопросах вы действительно напоминаете ребенка.
Имельда сжала челюсти, не шелохнувшись.
— Если у вас есть какие-либо обвинения по поводу убийства вашего брата или принесения психических травм племяннице, выдавайте их сейчас, или уберите это, — произнесла сквозь зубы недовольная некромантка, тряхнув рукой. Цепь вновь противно зазвенела, ударившись о пол.
— О, уверяю, винить вас ни в чем этом я не собирался и не планирую, — махнул великодушно рукой. — Вы помогли спасти Вею, когда действия столичной полиции и городской стражи не привели и к половине вашего успеха. За это я вам благодарен. А смерть Теддора меня нисколько не трогает. Он осквернил наш род, опозорил себя и нашу семью, — мужчина раздраженно дернул подбородком. — Цепи нужны по иной причине. Вы двоедушник, Пешет. Мару видел это своими глазами. Когда вы теряете контроль, вторая душа овладевает вами и…
Он прекратил говорить, увидев, что девушка начала улыбаться, а затем и вовсе смеяться. Мужчина смотрел на девушку с непроницаемым лицом, пока она заливисто хохотала на всю палату.
— Закончили?
— Да-а, — протянула она, улыбаясь и успокаиваясь. — Вы ошибаетесь, господин Вельт. Я могу продекламировать большое количество цитат из учебников, в которых описываются двоедушники, но, уверяю вас, я не являюсь им.
— Все двоедушники так говорят. Они даже не подозревают о том, что они являются носителями.
— Думаете, некроманты, с которыми я много лет живу и сотрудничаю, не распознали бы во мне этого мерзкого беса? Думаете, мне позволили бы находиться в школе, твори я там по ночам бесчинства? — мужчина нахмурился. Девушка улыбнулась. — Не имея нужного опыта и знаний, вы сделали неправильные выводы, господин Вельт. Что господин Мару вам рассказал? Что я озверела и потеряла рассудок? Так?
— Так, — безэмоционально произнес господин Вельт.
— Что-то еще? Что еще ты видел? — она вновь повернулась к мужчине у окна. Он смотрел на нее своими темными раскосыми глазами внимательно. На его невозмутимом лице прочесть хоть что-то было невозможно. Он опустил взгляд.
Имельда хмыкнула. Чего и стоило ожидать. Он ничего не сказал ему о ее глазах, потому что сам в это не верит. Исторически доказано, что цвет глаз могут менять только демоны, так как влияли непосредственно на живую душу человека, когда вселялись в него. А глаза, как известно, не просто так зовут в народе зеркалом души. Но Имельда уж никак не походила на одержимую.
— Что ж, господин Мару ошибся. Я не двоедушник. Ему показалось.
— Хладнокровное и поистине жестокое убийство моего брата ему тоже показалось?
— Нет. Не показалось, — отрезала девушка. — Я была не в себе, признаю. Теддор Вельт трижды, нет… четырежды! — чертова лаборатория — пытался меня убить. Я была ранена и в бешенстве. Вы и представить себе не можете, что я пережила за последние дни. И тем более вы не в состоянии понять, что пережила маленькая девочка, что она чувствовала и испытывала в течении трех лет. А я это прочувствовала за полминуты. У меня внутри развернулась такая эмоциональная баталия, что я вовсе не удивлена, что ничего не помню о том вечере. Кстати, это все благодаря вам. Это ведь вы «попросили» меня отказаться от моего лекарства, — она жестко чеканила слова. — Вы вынудили меня выйти из привычного мировосприятия, в котором я могла жить более-менее спокойно, не причиняя вред ни себе, ни другим. Вы вынудили меня, хотя я вас предупреждала. Да, я была в ярости. И я выплеснула ее. И ни о чем не жалею. У меня и с одной душой проблем хватает, вторая мне без надобности. Так что это, — она тряхнула цепью, — в любом случае лишнее. Двоедушника это не остановит, а мне мешает.
Спустя долгую минуту молчания, мужчина поднялся, оправив свой идеальный наряд.
— Вас освободят в ближайшее время, — только и обронил мужчина, скрывшись за ширмой. Хлопнула дверь. Мару продолжал стоять у окна, опершись на стену. Он смотрел на девушку.
— Обиделся, — произнесла Имельда. Ей вдруг стало так неловко наедине с этим мужчиной, который вечно только и делает, что молчит и смотрит, смотрит и молчит. И иногда говорит на непонятном языке. Он подошел и протянул бумажный сверток. Девушка взяла его. И до того, как он отпустил его, она, немного торопясь, стала тихо с нажимом говорить.
— Я не могу рассказать правду. Не говори ему больше ничего. Пожалуйста.
Он отпустил сверток, сдержанно кивнув, и ушел. Имельда осталась одна. В тишине можно было услышать, как снаружи ходят и разговаривают люди. Она могла бы заверить Мару, что не представляет опасности, но это было бы неправдой, а этому человеку она не хотела врать. К ни го ед. нет
Имельда посмотрела на сверток и стала рвать бумажную обертку. Внутри оказались булочки, посыпанные сахаром. Она смотрела на них приличное количество времени, вдыхая сладкий аромат и вспоминая тот вечер, что разделил ее жизнь на до и после.
***
— Де, подём кушать! Я булок напекла! — юная девчонка со светлой пшеничной косой выглядывала из избы, приоткрыв дверь. Холодный воздух залетал по полу в сенцы. Девчушка топталась с ноги на ногу, глядя, как у деревянных ворот ее дед убирает снег с прохода.
— Погодь! — донеслось от калитки.
Внучка вернулась в избу и зажгла лучину. На улице солнце клонилось к закату, еще было светло, снег светился от алых вечерних лучей, а вот в доме уже было темновато.
Ее коса спускалась ниже пояса, глаза были такого же цвета, как и у деда, разве что слегка темнее, отчего напоминали расплавленное золото вечером и спелый древесный орех днем. Милая на лицо, с тонкими чертами лица она отличалась от деревенских красавиц неким неуловимым изяществом, за что за спиной местные юные девицы ее частенько называли ведьмовским отродьем.
Она подкинула дров в печь, налила отвару в глиняные крепкие кружки. Пока она этими делами
