и качает головой. Сколько страданий, шепчет она, мой муж пошел в магазин и не вернулся, мой брат, мой двоюродный брат, его жена и дети пропали без вести. Какое-то мгновение кажется, что сейчас мышцы ее лица дрогнут, но усилием воли Мона берет себя в руки. Вы знаете, нам предлагали визы в Австралию, но мы отказались, муж сказал нет, ясно и определенно, сказал, что в такое время это невозможно, думаю, он был прав, да и как он мог знать, как могли знать все мы, наверное, другие люди знали, но я никогда не понимала, откуда у них такая уверенность, я хочу сказать, такое невозможно себе представить, ни за что на свете, то, что с нами случилось, и я никогда не понимала тех, кто уехал, разве можно взять и уйти, оставив позади целую жизнь, для нас в то время это было совершенно невозможно, и чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что мы все равно ничего бы не изменили, я хочу сказать, что и тогда у нас не было простора для маневра, тогда, с визами, как мы могли уехать, столько обязательств, столько ответственности, а когда все стало хуже, возможностей и вовсе не осталось, я хочу, я пытаюсь сказать, что когда-то верила в свободу воли, и спроси вы меня раньше, я ответила бы, что была свободна как птица, но сейчас я уже не так в этом уверена, сейчас я не понимаю, о какой свободе воли можно говорить, если тебя пожрало чудовище, одно влечет за собой другое, пока эта чертова штука не обретает собственную инерцию, и ты ничего не можешь с этим поделать, теперь я вижу: то, что я считала свободой, это просто борьба, и никакой свободы нет и в помине, — смотрите, говорит Мона, беря Бена за ручку и заставляя пританцовывать, мы здесь, а сколько людей пропало, мы счастливчики в поисках лучшей жизни, мы смотрим только вперед, разве не так, возможно, в этом есть немного свободы, по крайней мере хотя бы в мыслях можно жить будущим, а если мы станем оглядываться назад, в некотором смысле тоже умрем, а ведь нам есть ради чего жить, посмотрите на моих мальчиков, посмотрите на них, они оба — вылитый отец, они должны жить, и я об этом позабочусь, и ваши дети, они тоже должны жить… О, пожалуйста, не плачьте, простите, Айлиш, если вас расстроила, послушайте, давайте я подправлю вам прическу, ваши волосы не дают мне покоя с самого начала, наверняка же вы сами их обрезали, там просто нужно немного подправить, студенткой, целую жизнь назад, я подрабатывала летом в парикмахерской, я и дочь вашу подстригу, я умею.
Айлиш стоит у окна, наблюдая, как мать с ребенком на руках следует за старшим, а отец плетется сзади с багажом, дождь барабанит по бетону, капли стекают по стеклу, она смотрит на свое отражение и видит тень себя прежней, это постаревшее лицо не может быть ее лицом. Она смотрит на небо, видя, как дождь падает сквозь пространство, в захламленном дворе не на что положить глаз, кроме мира, настаивающего на своем, бетон медленно крошится, уступая напору подземного сока, а когда двор будет преодолен, останется только настойчивость мира, мир настаивает, что все это не видение, и наблюдателю от него не уйти, и суждено заплатить цену этой жизни, каковая есть страдание. Айлиш видит, что ее дети рождены в мир преданности и любви, но обречены жить в мире, где царит страх, и хочет, чтобы этому миру пришел конец, чтобы он был разрушен, и смотрит на свое дитя, невинного ребенка, и видит, как далеко отпала от истинной себя, и ужас охватывает ее, и из ужаса рождается жалость, из жалости — любовь, и мир снова спасается любовью, и мир никогда не кончается, какое тщеславие думать, будто миру внезапно придет конец, пока ты жив, конец придет твоей жизни, и только ей, а песнь, что поют пророки, вечно одна и та же, пришествие меча, мир, поглощенный пламенем, и в полдень солнце уходит под землю, и мир погружается во тьму, и божество, вещающее устами пророка, изливает ярость на зло, что будет изгнано с глаз долой, и пророк поет не о конце мира, а о том, что было сделано и будет сделано и что сделается с одним, но не с другими, и мир снова и снова кончается в одном месте, но не в другом, и конец света — событие местного значения, конец света приходит в вашу страну, навещает ваш город, стучится в вашу дверь, но для других он всего лишь смутное предостережение, строка в новостях, эхо событий, вошедших в фольклор, позади нее смеется Бен, она поворачивается и видит, как Молли щекочет его у себя на коленях, видит своего сына, и в глазах его сияние, вещающее о мире до грехопадения, и она стоит на коленях, и плачет, и держит Молли за руку. Прости меня, говорит Айлиш, и Молли, нахмурившись, качает головой и обнимает ее. Но тебе не за что просить прощения, мама, и Айлиш пытается улыбнуться, а Молли вытирает ей глаза. Который сейчас час, спрашивает Айлиш, ты должна отправить сообщение Айне. Она забирает Бена из рук дочери, оборачивается и бросает испепеляющий взгляд на подростка, который громко слушает техно на телефоне, как думаешь, спрашивает она Молли, он когда-нибудь перестанет?
Свет не горит, когда дверь отпирают и в комнату входит старший, светя фонариком на стену. Где этот чертов выключатель, спрашивает он, и мужчина отвечает, на этой стороне. Люди садятся, трут глаза, пока старший пробирается через спящие тела в центр комнаты. Так, все меня слышат, вы уходите сегодня ночью, мы заберем вас ровно в два, вы должны собраться, и чтобы дети не шумели, места для всего багажа не хватит, каждый берет с собой маленький рюкзак или хозяйственную сумку плюс одну на ребенка, если возьмете больше, сумки выбросят и вы останетесь ни с чем, это все, что я хотел сказать. Он разворачивается к двери, когда женщина кричит ему вслед, а что будет с нашими сумками, нас никто не предупреждал, другие начинают возражать, но старший поднимает руку. По одной сумке на человека, это все, что я хотел сказать. Он выходит, и люди, осыпая его проклятиями, начинают разбирать багаж, Айлиш выкладывает вещи на пол, Бен продолжает спать, Молли сидит, скрестив на груди руки. Мам, я не
