Вокруг клубился красный пар. Пандарас наконец понял, что это были крошечные машины, и каждая из них была частью черной машины на дне ущелья, как миллионы термитов в гнезде составляют единый организм. Он попробовал заставить господина встать, но глаза Йамы, казалось, впились во что-то за тысячи лиг от Пандараса и от стеклянных стен винтообразной ямы. Лица в щербатых плитах стекла стали как будто ссыхаться; уменьшаясь, они почти превратились в черные точки, на которые было больно смотреть.
— Кафис был прав, — слабым голосом проговорил Йама. — Река возвращается к своему истоку. Змея заглатывает собственный хвост.
Он подавился. Его затрясло, потом вырвало кровью и водянистой слизью. Он сплюнул и с улыбкой взглянул на Пандараса.
— Я отобрал у него это. Отобрал полностью.
— Нам надо уходить, господин. Если есть хоть какая-то возможность пройти через поле битвы, я это сделаю. И тебя вынесу.
— Это я вызвал ее, — будто сам с собой говорил Йама. — Она и не ожидала, что я призову кого-нибудь из их племени.
Сейчас они дерутся. Врастают друг в друга. Думаю, они уничтожат друг друга. Это — противоположность любви. Секс без реализации. Вечный голод.
Он все продолжал бормотать, но Пандарас заставил его встать. Поддерживая друг друга, они потащились вверх по спиральному подъему. Скелеты рухнули на землю, преследовавшие их шпионы — тоже. Дикие кошки исчезли. Пандарас слишком устал, чтобы вслушиваться в бормотание господина: какая-то сумасшедшая ерунда о хвосте змеи и конце мира, о дырах, которые притягивают пространство и время.
Пандарас понимал, что им никогда не добраться до гор Большого Хребта, но он должен был идти. В какой-то момент юноша заметил, что они вылезли из винтообразной ямы. Ветер усилился и по-прежнему нес с собой тонны песка. Солнце садилось. Его свет вытянулся в песчаном полумраке в длинную полосу, как будто пытаясь измерить ширину мира. Из шахты, откуда они только что выбрались, в небо поднимался столб пурпурного света. Пандарас усадил Йаму под навесом гладкой волны из расплавленного потрескавшегося стекла и почти упал рядом.
— Если ты умеешь творить еще какие-нибудь чудеса, господин, сейчас самое время, — устало произнес он.
Мимо них неслась бесконечная стена песка. Солнце садилось, и свет из шахты становился ярче. Каждый предмет отбрасывал двойную тень.
Остатки армии Энобарбуса тащились вдоль отдаленного хребта, едва различимые за плотной завесой песка. Вот они!
Опять не видно… Вон снова… Сквозь мутную кашу воздуха пробирается дикая кошка. Уши прижаты, глаза почти закрыты. Она не понимает, где находится, помнит только страх и запах смерти — побудительный импульс посильнее похоти или голода, которые вдруг пропали. В ее теле еще торчат непонятные штуки, она не может ни выцарапать их, ни выкусить, но теперь они мертвые, вроде безобидных репьев. Кошка остановилась и долго смотрела на прислонившихся друг к другу людей, разрываясь между страхом и голодом. Затем она оглянулась и скрылась в песчаной метели, мягко скользя по глянцевитым взгоркам.
Показались два всадника. Ветер завыл сильнее.
18. СУД
Как только Пандарас немного поправился и смог выйти из дома, еретики выдали ему взамен изодранной одежды нечто вроде мундира: серую шелковую тунику, штаны с серебристыми лампасами, высокие черные сапоги из гибкого пластика, пояс из мягкой черной кожи с перевязью через плечо, черную шелковую перчатку на правую руку и черный же шелковый мешок на культю левой кисти. Оружия ему, разумеется, не дали, но зато позволили носить с собой эбонитовую палку, обитую с обоих концов чеканным серебром.
Когда Пандарас понял, что его не убьют, его страх обернулся гневом. Он дважды спасал своего господина, хотя в конце концов обстоятельства заставили передать его в руки еретиков, а теперь над ним смеются. Он сломал пополам шикарную палку, содрал серебристые галуны с туники и брюк и выбросил в окно перчатку, серебряный мешочек и пояс.
Йаму и Пандараса держали в обычном доме, стоящем среди палаток, шатров и юрт, связанных между собой кружевными мостиками и огороженных гигантскими пластиковыми плоскостями ярких цветов. По ночам плоскости мерцали внутренним светом, как флюоресцентные медузы, появляющиеся в реке летом. Дом и палатки стояли посреди развалин Сенша, последнего города на Великой Реке. Именно здесь скрывалась Анжела, когда сбежала от других людей Древней Расы.
Именно здесь она начала распространять свою ересь. Дом, в котором держали Пандараса и Йаму, раньше принадлежал Анжеле. Остальная часть города — узкие улочки, рынки, дворцы и доки — была уничтожена в ходе Войны за Преображение.
Ее потом отстроили ниже по реке. Кроме дома Анжелы, сохранились только развалины храма, уродливо торчащие среди множества треугольных серебристых палаток.
Как только еретики убедились, что Йама не умрет от по, лученных ран, они забрали его в храм. Йаму несли на носилках в сопровождении манипула солдат. Пандарасу не позволили сопровождать его, и он узнавал новости от смотрителя тюрьмы, который в свою очередь расспрашивал хирурга, лечившего Йаму.
Йаму привязали к стулу напротив храмового оракула. Там его должен был допросить фантом Анжелы в присутствии тех, кто потом будет его судить. В оракуле вспыхнул свет, но фантом так и не появился, и после нескольких часов ожидания и возникшей неловкости Йаму снова доставили в тюрьму.
— Они хотят моей смерти, — устало сказал Йама, когда Пандарасу наконец позволили с ним встретиться. — Я слишком много теперь знаю.
— Ты уничтожил фантом, господин?
Йама улыбнулся:
— Больно ты умный, Пандарас. Как бы это не довело тебя до беды.
— Думаю, уже довело, господин. Так что я заработал право узнать, что ты сделал. Так ты убил ее?
— Ты не погибнешь здесь, Пандарас. Так что еще не время для признаний на смертном одре. Я расскажу тебе, что сделал, потому что ты мой друг. Нет, я не убил ее. Для этого она слишком глубоко себя закодировала. Однако я сумел на, строить все оракулы мира против нее. Полагаю, она никогда не сможет вернуться.
Йама был все еще очень слаб. Он задремал, а когда проснулся, то даже не заметил, что спал, и стал продолжать:
— Она ведь всегда была пленницей. Надеялась покорить Слияние, но оно само се покорило. Мы все здесь пленники истории; она вынуждает нас следовать по пути таких древних событий, что они выгравированы в каждой клетке нашего тела.
Настало время порвать этот круг.
— Давно пора, — пробормотал Пандарас, думая, что у его хозяина возник план побега из тюрьмы. Но Йама снова заснул и не слышал слов друга.
Выздоровление заняло у Йамы много дней, и все это время еретики его усердно лечили, а Пандарас каждый день ждал, что господин придет в себя и вызовет машины, чтобы они помогли им бежать. И когда наконец Йама настолько поправился, что смог предстать перед советом, который должен был вынести ему приговор, Пандарас был уверен, что тут-то Йама и продемонстрирует свои чудеса. Но этого не произошло. Йама вообще обращал мало внимания на процедуру, лишь добродушно улыбался и признавал себя виновным во всем, что ему вменяли. Единственным утешением служило то, что еретиков это бесило не меньше, чем расстраивало Пандараса.
