счастливого талисмана.
Обогнув флигеля, достигаю кухонной двери, так никого и не встретив. На кухне тоже безлюдно, будто замок сегодня вымер.
Эта неестественная пустота начинает не на шутку нервировать. А вдруг и правда умер кто-то? Вдруг сейчас около склепа проводят церемонию прощания? Вдруг… нет, мама не могла умереть! Я бы такое почувствовала.
Теперь мне ничего другого не остается, кроме как направиться прямиком в ее спальню. Еще раз нащупав в кармане конверт с противоядием, — тут он, никуда не делся! — бегом поднимаюсь по черной лестнице на второй этаж.
Вот и знакомая дверь… Тяжелая. Стальная. Эту дверь отчим велел отлить после того, как Хродгейр выбил прежнюю, дубовую.
Прижимаюсь ухом к холодному металлу — пытаюсь уловить, что происходит по другую сторону. Услышать ничего не удается, но это уже неважно.
Стучу несколько раз. Удары громкие и сильные настолько, что сразу начинает ныть кисть. Не услышав ответа, захожу в спальню и на пороге замираю. Пытаюсь переварить увиденное.
Кровать пуста. А у комнаты вид такой, словно здесь пронесся смерч, вытянул из шкафа все мамины вещи, разметал их по полу, кровати, подоконнику неровными слоями и кучами… Что здесь случилось? И куда делась мама?
Поднимаю с пола тонкую, шелковую сорочку. Вчитываюсь в ее энергетику, мягкую, тонкую, гибкую, но, на удивление, сильную. Пытаюсь нащупать сходные отпечатки ее хозяйки в пространстве. Уловив едва осязаемые мамины передвижения, иду по следу. Чувствую, что вот-вот опоздаю куда-то, — перехожу на бег.
К несчастью, увлекшись поисками и запыхавшись от непривычной спешки, слегка теряю связь с реальностью.
На секунду цепенею, когда из-за продолговатого здания конюшни прямо на меня вылетает карета, запряженная парой гнедых лошадей.
Кучер что-то орет то ли лошадям, то ли мне, и в последний момент я успеваю отпрыгнуть в сторону. С изумлением замечаю мелькнувшее в окошке мамино лицо.
— Мама! — кричу растерянно.
Слишком тихо кричу, но ей хватает, чтобы меня услышать… или увидеть.
Карета замедляется, уже на ходу отворяется дверца. Мама, в лавандовом платье, таком просторном, словно с чужого плеча, бледная до ужаса, выскакивает наружу и бросается ко мне. Успевает сделать пару шагов прежде, чем ноги ее подкашиваются, и она оседает наземь вместе с дорожной пылью.
Следом из кареты вываливается Ингвер, причитая:
— Ох, госпожа! Ну куда же ты… Еле ходишь, а бежать… Меня-то не послушалась! — и мазнув по мне мимолетным, недовольным взглядом, ворчит, — Ну наконец-то! Появилась, пропащая душа. Эти человеческие дочки вечно сбегают куда-то в самый важный момент… Я просто за тебя переживала! — осекается она под строгим взглядом своей госпожи.
Мама поднимается как раз к моменту, когда я подбегаю, чтобы ее крепко обнять. Крошечное исхудавшее тело можно теперь обхватить одной рукой. Сил в ней не больше, чем в новорожденном котенке. Но в глазах, огромных, на пол лица, видна непреклонная решимость.
— Слава Великому, ты здесь! Скорее! Залезай в карету! Нам надо срочно уехать! Мой муж… Он… Долго рассказывать, но нам надо немедленно бежать! Ну же, давай! Не спи, малышка, не спи!
Она подгоняет меня, хотя сама еле передвигает ногами. Одной рукой опирается на троллиху, как на костыль. Подхватываю ее под свободный локоть и мы практически заносим маму внутрь экипажа.
Как-то все не по плану… Я надеялась маму похитить отсюда, но на деле это она меня куда-то увозит. У нас с Хродгейром заранее оговорено место встречи. Успею ли ей объяснить, согласовать маршрут?
— Где сир Фрёд? — спрашиваю в полной растерянности.
— Потом расскажу. Он вот-вот вернется, поспешим!
— А где все слуги?
— На казни Гьёрна в деревне.
Мы устраиваемся рядышком, на одной скамье. Ее близость, жажда жизни кажутся чудом. Мне не терпится закидать ее вопросами, но собеседница из мамы сейчас неважная. Карие глаза беспокойно мечутся, пальцы судорожно сжимают мои, дыхание сбилось — она сейчас сплошной обнаженный нерв.
Мы успеваем проехать всего сотню-другую метров, как вдруг начинаем тормозить и… останавливаемся. Выглянув наружу, замечаю другую карету, перекрывшую нам проход.
Дорога тут одна. Раньше она была шире, но постепенно кусты разрослись, воруя дорожное пространство, а отчим, видно, не считал нужным требовать от садовника их постричь. Теперь здесь помещается ровно одна карета…
Мы могли бы вскачь отсюда понестись, спасаясь бегством! Лошади у нас отдохнувшие, в отличие от новоприбывших. Только как нам теперь разъехаться?
Никак.
Придется разворачивать один из экипажей вручную. Это долгий и нудный процесс.
То, что мы попались, понимаю не я одна.
— Поздно, — мама вся сжимается, вцепившись мне в пальцы. — Я постараюсь… Может, получится с ним договориться.
Из кареты, загородившей выезд, выпрыгивают трое мужчин, с козлов соскакивает кучер. Слуги бросаются к нам, что-то выкрикивая вразнобой. Сквозь призму страха в их голосах мне чудится требование вернуться в замок. Однако скоро с большим трудом различаю:
— …убили!
— …разбойники!
— …без сознания!
Мама открывает дверцу кареты и строго обращается к кучеру:
— Фолквер! Отвечай один, четко и по существу. Где сир Фрёд?
— В карете, — отвечает тот, тяжело дыша и одной рукой сминая в руках шапку, а другой махнув в сторону второго экипажа. — Туточки он.
— Он желает мне что-то передать перед тем, как я уеду?
— Нет… То есть я не знаю… Вряд ли он что-то желает… — бормочет мужчина, наливаясь краской и рукавом вытирая пот со лба. Поймав на себе недоумевающий мамин взгляд, мужчина сокрушенно выдыхает, — Он мертв, госпожа. Уже два часа как.
— А Гретта? — ахает мама. — Она же отправилась с ним!
— Она-то жива, жива. Но… Ее хотели похитить. Да только юная госпожа грохнулась в обморок, когда увидела смерть батюшки. Вот убивец взял да передумал. Вроде как пожалел сиротку… Ни одного украшения с нее не снял. Уложил аккуратно в карету и велел послание барышне передать, когда та очухается.
— Какое послание? — рассеянно спрашивает мама, напряженно размышляя о чем-то своем.
— Не изволь серчать, госпожа Альвира. Мне было велено передать послание лично юной госпоже. Коли не исполню все в точности, меня сир разбойник обещал найти и собственноручно отсечь башку тесаком. А мне моя башка пока нужна. Так что не изволь серчать…
Глава 62
Окружающее пространство заполняла тишина, в которую органично вплеталось знакомое тиканье часов. Часы ей однажды купил отец на аукционе. В механизм была встроена кукушка, инкрустированная белым золотом. Раз в сутки она выскакивала наружу на специальной пружинке и своим писком оповещала о наступлении полудня.
И пахло здесь чем-то родным. Парфюмом. Да, точно! Духами, которые Гретта после каждой стирки брызгала на подушки, чтобы заглушить грубый запах мыла.
Девушка с
