не знавшие о порочной стороне жизни (кроме того, что они увидели на войне), хорошо образованные, храбрые, великодушные, чуткие к вопросам чести, обладавшие превосходными манерами, братья пользовались всеобщим уважением. Одни любили их, другие боялись, ведь они замечательно быстро стреляли и готовы были скорее драться на дуэли, чем есть – точнее, пить. В схватке, принимавшей вид дуэли, они не испытывали особых угрызений совести; почти любая форма боя была для них хороша. Я познакомился с ними случайно и поддерживал знакомство, потому что оно доставляло мне радость. Лишь спустя долгое время я осознал все преимущества моего положения. С того времени, как меня начали считать их другом, за мою безопасность в тех краях можно было не опасаться. Целая армия не могла бы защитить меня от опасности и даже оскорблений и нападок при исполнении моих неприятных обязанностей. Какими же славными парнями они были – и какими ожесточенными врагами стали позже, в темные времена, когда, господи прости, мы пытались перерезать друг другу глотки. По сей день я испытываю сожаление, когда думаю о моем содействии, пусть и небольшом, в скатывании многих им подобных в преступное безумие, которое мы называем схваткой.
Жизнь в Селме все больше нравилась мне, ибо мои шансы на выживание увеличились. С моими новыми друзьями и одним их знакомым, чьего имени, к стыду своему, я теперь не могу вспомнить, но не стал бы писать его здесь, даже если бы помнил, я проводил почти все часы досуга. Я ужинал у них или в домах их друзей. К счастью, за ужином уже не нужно было проявлять умеренность в вине. В их обществе я грешил, и мы вместе под южной луной, благородным небесным телом, которое выглядит совсем по-другому на холодном Севере, искупали свои грехи изъявлениями преданности, сопровождаемыми пением и музыкой, под окнами многих местных богинь.
Как-то ночью у нас было приключение. Мы бодрствовали всю ночь напролет и в конце, уже под утро, отправились домой. Улицы были «покинутыми и пустыми». Разумеется, они не были освещены – у поверженной Конфедерации не было ни керосина, ни масла. Тем не менее мы заметили, что за нами идут. Какой-то человек, держась на одном и том же расстоянии позади, поворачивал, когда мы поворачивали, останавливался, когда мы останавливались, и снова трогался с места, когда мы двигались дальше. Мы остановились, развернулись и зашагали ему навстречу, спросили, каковы его намерения – как вы догадываетесь, не в самых изящных выражениях. Он не ответил, но, когда мы зашагали дальше, снова последовал за нами. Мы снова остановились, и я почувствовал, как у меня из кармана вытаскивают пистолет. Бесцеремонно завладев моим оружием, Фрэнк прицелился во врага. Не помню, чтобы я попытался возразить или вмешаться; как бы там ни было, времени на вмешательство не осталось. Фрэнк выстрелил, и тот человек упал. Вмиг все окна на улице распахнулись, и в каждом появилась голова. Мы велели Фрэнку идти домой, что, к нашему удивлению, он и сделал. Остальные, с помощью чьего-то знакомого полицейского – который позже объявил нам, что мы арестованы, – отнесли того человека в отель. Оказалось, что пуля попала несчастному в ногу выше колена; на следующий день ее ампутировали. Мы заплатили врачу, оплатили счет в отеле, а когда раненый поправился, отправили его в Мобил, по тому адресу, который он указал. Из него не удалось вытянуть ни слова о том, кто он такой и почему упорствовал, преследуя четырех бесшабашных гуляк.
Утром после стрельбы, когда мы позаботились о жертве, нас, троих соучастников, освободили под залог, который внес за нас один пожилой джентльмен суровой наружности. До войны он был мировым судьей и теперь вернулся к своим обязанностям. Тогда я не знал, что у него не больше юридической власти, чем у меня самого, и ужасался, представляя, чем могло закончиться дело. Не сомневаюсь, многие охотно воспользовались бы случаем, чтобы избавиться от правительственного чиновника, ведь наши действия нельзя назвать оправданными.
В назначенный день для предварительного слушания всех нас, кроме Фрэнка, вызвали свидетелями. Мы дали правдивые и связные показания о том, что произошло. Мировой судья, переизбранный на новый срок, выслушал нас весьма терпеливо, а затем с достойной похвалы краткостью и прямотой назначил Фрэнку штраф в пять долларов за нарушение общественного порядка. Апелляции не подавали.
В те дни в Алабаме хватало странных личностей, как вы вскоре увидите. Как-то мы со специальным агентом отправились вниз по течению реки Томбигби на пароходе, загруженном конфискованным хлопком – около шестисот тюков. В одном военном гарнизоне мы взяли на борт охрану, отряд из двенадцати – пятнадцати солдат под командованием капрала. Как-то вечером, перед сумерками, когда мы огибали излучину, где у левого берега было сильное течение, нас обстреляли пулями и дробью.
Грохот пальбы, свист пуль, пробивавших деревянную обшивку, и звон разбитого стекла грубо пробудили нас от безмятежной праздности в теплый вечер на медлительной Томбигби. На левом берегу, который в том месте немного возвышался над нашей верхней палубой, толпились люди. Они стояли так близко к краю, что без труда могли бы спрыгнуть на палубу. Они выглядели настоящими великанами и действовали быстро. Прячась за деревьями и перебегая от одного к другому, они обстреливали нас. После первого же залпа рулевой бросил штурвал, и пароход отнесло к самому берегу, под нависшие ветви деревьев. Мы очутились в беспомощном положении. Гюйс-шток обломился, шлюпку унесло течением, пули изрешетили обшивку. Тюки хлопка падали в воду по дюжине зараз. Капитана нигде не было видно, механик, судя по всему, тоже бросил свой пост, а специальный агент пошел разыскивать солдат. Я в то время стоял на верхней палубе, вооруженный револьвером, из которого старался стрелять как можно быстрее, все время прислушиваясь. Когда же наша охрана откроет огонь? Ждал я напрасно. Позже выяснилось, что у солдат не было ни одного патрона; невооруженный солдат – самое слабое создание на свете! Помимо треска вражеских ружей и собственных выстрелов время от времени я слышал негромкие взрывы, как будто где-то стреляли из небольшой пушки. Взрывы доносились со стороны носа. Насколько мне было известно, у нас на борту никакой артиллерии не было. Отсутствие защиты делало наше положение довольно серьезным. Если бы пароход захватили, нас со специальным агентом, скорее всего, повесили бы на месте. Меня никогда в жизни не вешали, и такая перспектива меня вовсе не прельщала. К счастью для нас, бандиты, напавшие на нас из засады, не обладали даром военного предвидения. Непосредственно под ними находился непроходимый для
