для мира с его бедами.
– Хозяин нездоров, – сказал Сэм. – Он спит, сэр, и его нельзя будить.
– Это мне решать. Где он? Наверху?
– Сэр, – сказала Кэт, бегом спускаясь по лестнице. – Позвольте мне прежде поговорить с вами.
Уильямсон хмуро на нее посмотрел:
– Кто ты?
– Джейн, сэр. Вы видели меня, когда приходили в прошлый раз.
Он осмотрел ее с ног до головы. В его взгляде не было ничего похотливого. Он мог бы с тем же успехом смотреть на столбик чисел, которые нужно сложить, или на лошадь, оценивая, справится ли она с работой.
– Разве?
– Да, сэр. В гостиной. Я упала в канаву, когда возвращалась из аптеки.
– А, вспомнил. – Теперь выражение его лица изменилось: он сравнивал ту грязную растрепанную особу со скромной, аккуратно одетой молодой женщиной, стоявшей перед ним. – Служанка.
– Да, сэр. Мистер Марвуд просил меня поговорить с вами, если вы зайдете.
Вокруг них на полу образовалась лужа. Он снял плащ и бросил его Сэму.
– О чем?
Он говорил отрывисто, но его манера неуловимо изменилась. Он скорректировал свое мнение о ней, пусть и совсем чуть-чуть. В Лондоне каких только служанок не встретишь. Некоторые из них хорошо воспитаны. Иногда мужчины нанимали своих незамужних сестер или кузин прислуживать им, часто чуть ли не за стол и кров.
– Он хотел, чтобы вы взглянули на две бумаги, сэр.
У него брови поползли вверх.
– Где они?
– В спальне, где он спит. Я вас провожу.
Сэм прочистил горло, но ничего не сказал.
– Но, прошу вас, не будите его, – продолжила она. – Он принял большую дозу лауданума. Он выходил сегодня по вашему делу, и боли усилились.
Она первой поднялась наверх, слыша за собой тяжелые шаги Уильямсона, и отвела его в комнату Марвуда. Их тени пьяно метались перед ними, отбрасываемые свечой, которую она оставила гореть на сундуке у двери.
Кэт подошла к постели и подняла свечу так, чтобы свет падал на лицо Марвуда. Он тихонько похрапывал.
Уильямсон долго смотрел на него. Кивнул в сторону парика на подставке у подножия кровати:
– Он его надевал?
– Да, сэр. Когда выходил сегодня. С париком и в шляпе ожоги практически не заметны… по крайней мере, по большей части.
Он хмыкнул:
– Это уже кое-что, полагаю. Так где эти бумаги?
Она взяла Библию с ночного столика и вынула стихотворение. Она передала листок Уильямсону, и он повернул его к свету свечи.
– Что это? Стихи? Зачем он хотел показать мне стихи?
– Он нашел их среди вещей женщины по имени Табита, которая жила в Ламбете.
– Это он сказал тебе? – В его голосе удивление боролось с гневом.
– На случай, если вы придете, а он не сможет с вами разговаривать.
– Очень хорошо. Кто эта Табита?
– Служанка госпожи Хэмпни. Но теперь она мертва.
– Как это?
– Повесилась у себя в доме. Или кто-то повесил ее.
Уильямсон уставился на листок, который держал в руке.
– Кто это написал? – спросил он недовольно. – Кто этот «Л»?
– Я не знаю. – Кэт перелистнула страницы Библии и вынула письмо, которое передал ей Хэксби. – Он просил показать вам это тоже.
Уильямсон прочитал письмо, пробормотал что-то себе под нос и прочитал его снова.
– Как я вижу, адресовано мистеру Хэксби. Знакомое имя.
– Это маркшейдер, который представляет Пултона.
– Как твой хозяин получил его?
– Не могу сказать.
Он взял стихи и сопоставил их с письмом.
– Бог свидетель, мне кажется, это одна рука. – Он снова взглянул на фигуру на кровати, все еще похрапывающую. – Я должен с ним поговорить.
– Нет, сэр.
Он уставился на нее:
– Что ты сказала?
– Прошу вас, не будите его. Ему сейчас необходим сон, как ничто другое.
Уильямсон покачал головой и подошел ближе к кровати. Положил руку на плечо Марвуда.
– Остановитесь, – сказала Кэт громче, чем намеревалась.
Он отпрянул, брови взметнулись вверх.
– Если вы его разбудите, ничего разумного от него не добьетесь. Потревожите без всякого толку.
– С чего такая уверенность?
– Я помогала ухаживать за ним эти последние несколько дней и знаю, как это бывает.
Уильямсон пожал плечами:
– Может, ты и права. – Он свернул оба листка и убрал их в карман. – Когда он проснется, скажи, что я заходил и что хочу его видеть как можно скорее. Если он не в силах прийти в Уайтхолл, пусть пришлет записку в мою контору.
Она склонила голову.
– Писать умеешь?
– Да, сэр.
– Тогда, если он не сможет прийти сам или написать мне, напишешь ты от его имени. Или, по крайней мере, напиши отчет о том, как он себя чувствует.
Он жестом велел посветить ему на лестнице.
Сэм ждал их в холле. Когда он отмыкал засов, Уильямсон обернулся к ней:
– Как ты сказала тебя зовут?
– Джейн, сэр.
– А фамилия?
– Хэксби, сэр.
– Как у маркшейдера?
– Я его кузина, сэр. Он взял меня в услужение, когда умер мой отец. Он послал меня сюда помочь выхаживать мистера Марвуда.
Уильямсон щелкнул пальцами:
– Любопытно. Они близкие друзья?
– Не могу сказать, сэр.
К ее облегчению, он не стал расспрашивать дальше. Он пожелал спокойной ночи и ушел.
– Слава Господу, – благочестиво пробормотал Сэм, запирая дверь.
Кэт поднялась наверх. На площадке у комнаты Марвуда было маленькое окно без ставен. Защищая пламя свечи ладонью, она взглянула вниз, в переулок. На углу в конце переулка горел свет. Она успела увидеть, как Уильямсон медленно направился туда. Его силуэт дрожал и расплывался из-за недостатка света и искажения стеклом.
Глава 34
– Принеси мне шкатулку, – сказала Джемайма. – Ту, что в сундуке.
Не проронив ни слова, Мэри сделала реверанс и удалилась. У сундука был ящик с ложной стенкой, за ней и хранилась шкатулка. Это была красивая вещица из черного дерева, инкрустированная серебром.
В этот час – близилась полночь – в доме стояла тишина. Другие слуги были на кухне или в постели, кроме Ричарда, который сопровождал хозяина в Уайтхолл. По крайней мере, он так сказал.
Джемайма отперла шкатулку ключом, который хранила в кармане. В нем среди всякой ерунды была связка ключей.
Мэри не нужно было говорить, чтó делать. Она взяла свечу, открыла перед хозяйкой дверь и последовала за ней вниз по лестнице, потом по коридору в кабинет. Войдя внутрь, Мэри закрыла дверь и встала к ней спиной.
– Зажги еще одну свечу, – сказала Джемайма. – Не хочу передвигаться на ощупь в полумраке. Поставь ее на стол, потом посвети мне сюда.
Джемайма заказала шкаф с головами сатиров как свадебный подарок для Филипа. Почти все дерево для инкрустаций и шпона было из
