Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
полгода. Среди них я, наверное, чаще всего виделся с Лео Лукассеном. Время от времени он приезжал в Штаты из Нидерландов, чтобы читать лекции, в том числе в Университете штата Мичиган. То же относится и к Дирку Хердеру, немецкому историку, изучающему миграцию в Северную Америку, который в своей книге «Культуры в контакте» [Herder 2002] представил системы миграции в глобальном масштабе. Донна Габачча, историк европейской (первоначально итальянской) миграции в Соединенные Штаты, Хосе Мойя из Колумбийского университета и Нэнси Грин из Высшей школы социальных наук (Ecole des hautes etudes en sciences sociales, EHESS) в Париже входили в круг близких друзей Лесли в этой области науки.
Эти историки миграции считали меня новым партнером Лесли, который занимается российской историей, а я завидовал их легкости, неформальности, оживленности их дискуссий и тому, как их работы резонируют с современностью. Слушая их и читая их труды, я также осознал, что история миграции открывает важное окно в трудовую историю. Мне пришло в голову, что по этому маршруту я мог бы снова вернуться к трудовой истории. Но если бы я это сделал, то теперь уже в более широком масштабе: не только революция и Гражданская война, не только межвоенный период, не только сталинская эпоха, а весь комплект в полном сборе.
Следует отдать должное Лесли: именно ей, а не мне, пришла в голову мысль объединить наши области знаний, чтобы вместе написать книгу о миграции в российском политическом пространстве в имперский, советский и постсоветский периоды. Она полагала, что это будет похоже на то, что она сделала в «Движущихся европейцах», книге, охватывающей несколько веков миграции. Она предоставит концептуальную основу и наметит сравнительные перспективы, а я сделаю всю работу по отслеживанию данных, само собой разумеется, делая заметки и переводя русскоязычные источники. Не все сложилось так. Во-первых, мы оба размышляли о концепциях. Например, почти в самом начале я сформулировал различие между управлением миграцией («режимом») и ее осуществлением («репертуаром»), т. е. между «политикой и практикой государства» и «политикой и практикой самих мигрантов», если процитировать ранний вариант неудачной заявки на грант. Это, вероятно, могло бы стать знаменательным вкладом книги в изучение миграции, свидетельствуя о том, что иногда и новички могут наметить новые перспективы. Во-вторых, хотя мы отслеживали мигрантов, установив своего рода водоразделы: Российская империя – СССР – постсоветская Россия, – наше первоначальное представление о том, что следует начать где-то в XVIII веке, не оправдало себя. Во время нашей первой исследовательской поездки в Москву в 2011 году, услышав, как я непрестанно ною о том, сколько всего предстоит сделать, Лесли спокойно спросила: «А что, если мы ограничимся XX веком? – и добавила: – Это все равно даст нам три политические рамки». Действительно, так оно и случилось. На ранней стадии размышлений и чтения источников по миграции в российском политическом пространстве один из нас объявил Лео, что мы намерены сделать. Он ответил сердечным «добро пожаловать, новообращенные, в церковь миграции», что очень обрадовало всех присутствующих. Но что делать дальше? Мы начали свои зарубежные исследования с поездки в Slaavilainen Kirjasto (Славянский отдел) Хельсинкской национальной библиотеки, которая вернулась на свое изначальное место рядом с Сенатской площадью. В 2011 году мы проводили все будние дни в мае-июне в библиотеке, где на открытых полках стояли толстые переплетенные тома «Записок Императорского Русского географического общества», «Вестника Европы», «Отечественных записок» и «Сибирских вопросов», если называть только те, к которым я непосредственно обращался. Если мне нужны были монографии или другие источники в книгохранилище, библиотекари, во главе с жизнерадостной и заботливой Ириной Луккой, извлекали их оттуда. На обед мы с Дэном Орловским отправлялись в кафетерий при финских архивах, в нескольких минутах ходьбы от библиотеки. Дэн, к тому времени уже житель Хельсинки со стажем, составлял нам компанию и по вечерам. Мы также много виделись с Кариной Тимонен, журналисткой на пенсии и старым другом еще с 1973 года. Не хватало только Ричарда Стайтса, на чьем месте в библиотеке в 2010 году была прикреплена памятная табличка, знак всеобщей любви.
Я начал с ходоков – явления малоизвестного, по крайней мере для людей некрестьянского происхождения. От ходоков зависели многие; они могли сообщить, стоит ли переселяться, и если да, то куда. Ходоки нас заинтересовали, потому что, как только государство начало поощрять крестьян из европейской части России к переселению на восток от Урала, оно старалось заинтересовать ходоков, предлагая им стимулы (например, снижение стоимости проезда по железной дороге) к сотрудничеству по официальным правилам. Тем не менее по разным причинам многие – а в некоторые годы и большинство ходоков – путешествовали неофициально («самовольно»). Снова я почувствовал, что нахожусь среди своих, среди «обычных» людей, противостоящих властям, которые пытались их контролировать, но укротить не смогли. Ходоков ни в коем случае нельзя считать политическими борцами; они, как правило, политикой вообще не интересовались. В письменной форме от них сохранилось лишь немногое. Тем не менее здесь присутствует тот безошибочный привкус необузданности, не ощутить который нельзя [Siegelbaum 2013с: 31-58].
«Когда я начал всерьез исследовать ходоков, – писал я, – то предполагал, что, поскольку они сильно зависели от царских комиссий по переселению, <…> их выживание после Октябрьской революции было маловероятным. Я ошибался». Затем я предположил, что «моя ошибка является показательной и говорит о том, <…> как мало внимания ученые уделяли добровольной миграции на большие расстояния в советское время, <…> как будто ГУЛАГ, особые поселения и депортация народов исключали такую возможность» [Siegelbaum 2013: 52-53].
Тема ходоков послужила отправной точкой для моего исследования добровольной миграции советского времени. За исключением того, что время от времени я проводил небольшие сравнительные исследования и много читал о миграции в постсоветской России, в целом я придерживался советского периода. На Лесли легла ответственность за миграцию из сельских районов в города в конце XIX – начале XX века, призыв и военную мобилизацию во время Первой мировой войны, сибирскую ссылку в изложении Джорджа Кеннана и других пытливых современников, а также оленеводство на Крайнем Севере. Последнее понравилось ей больше всего.
Мы долго спорили о том, как структурировать книгу, прежде чем решили, что организуем ее по категориям мигрантов. Мы начали с категории, подвергшейся принуждению в меньшей степени (переселенцев), и двинулись к категории депортированных (наиболее пострадавших), за исключением последней главы, посвященной тем, кто вообще избежал миграции или бросил вызов ее сложившимся режимам. Сюда относится пестрое множество странствующих людей, от оленеводов до казахских кочевых скотоводов, цыган, бродяг, сирот и странствующих нищих попрошаек. Для каждой категории нам следовало выяснить
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
