– Что? – по битым стёклам невольно пячусь. Путанице в моей голове нет ни конца, ни края.
– Это я виноват в смерти его родителей, – своим признанием, как бейсбольной битой, отец бьёт наотмашь, моментально лишая почвы под ногами. – Я, Марьяна!
– Бред! – качаю головой, не желая верить. Всё что угодно, только не это! Но долбанный дым, как свидетель отцовских грехов, не оставляет сомнений: отец не лжёт.
– В ту ночь в салоне твоего автомобиля пахло гарью.
Меня трясёт и начинает тошнить. Каким бы мерзавцем ни был мой отец, он не убийца. Нет!
– Всё так! – хрипит он, даже не думая оправдываться.
– Ты убил их? – безжизненно сиплю. Заклинаю отца ответить «нет». Я поверю! Больше никогда и ни о чём его не спрошу. Но папа кивает, в довесок убивая и меня. Из груди вырывается нечеловеческий стон. Господи, почему так больно?
– Ты поэтому не искал Саву, да? – слова путаются, как и мысли в голове. Слишком они страшные, чтобы быть правдой.
– Да, – выдыхает отец. Хотя какой он мне отец после этого.
Правда выворачивает наизнанку. Рукавом вытираю слезы, застилающие собой всё вокруг, а потом отчаянно смахиваю со стола всё, что только можно.
– Я тебя ненавижу! – ору навзрыд. – Ненавижу!
Обессиленно падаю на пол. Мои рыдания смешиваются с удушающим кашлем. Безвольное тело трясётся от судорожной дрожи. Внутри пустота. Вакуум. Чернота! Осознание жестокой правды лишает рассудка.
Отец подходит к окну и раскрывает его настежь. Поток холодного ветра не даёт окончательно потерять себя. Вздрагиваю, когда от сквозняка хлопает входная дверь, и пытаюсь встать. Находиться рядом с этим недочеловеком в его доме, носить его фамилию – выше моих сил. Но прежде чем сбежать навсегда, задаю один-единственный вопрос:
– За что? Что такого они тебе сделали, чтобы ты запросто поджёг их дом?
– Поджёг? – как от оплеухи дёргается отец. – Нет! Нет! Я ничего не поджигал, дочь! Я не убийца! Я виноват в их смерти, потому что струсил, но я их не убивал!
Совершенно незнакомый мне мужчина, в котором ещё минуту назад я видела своего отца, хватается за голову и начинает объяснять:
– Я должен был Ветровым денег. Много денег, дочка! И в тот день приехал просить отсрочки. Знал, что Дима последний день в городе. Они с Мариной ждали возвращения Савелия, чтобы отправиться в отпуск. Я слишком долго подбирал слова. Несколько раз подъезжал к их новому дому, но никак не мог отважиться на разговор. Вернуть Диме долг, означало, разорить нашу семью.
– И поэтому ты решил уничтожить чужую? – собираю себя по кусочкам и встаю на ноги. Те ватные, непослушные, но я заставляю их идти. Здесь я больше не останусь!
– Всё не так, Марьяна! – громыхает отец, запуская табуретом в стену. Снова грохот. Я даже не вздрагиваю. Внутри всё выжжено дотла. Ни чувств. Ни эмоций. Ни желания жить. Дрожащими руками цепляюсь за стену и бреду к выходу. Снова и снова повторяя одно и то же:
– Это просто дурной сон. Я сейчас проснусь! Проснусь!
– Я сидел в своём автомобиле под окнами их дома, когда начался пожар, – продолжает метаться по кухне отец. – Клянусь, я не желал Ветровым смерти. Никогда! Завидев дым, бросился было к дому. Но испугался. Я не герой, Марьяна! Я жалкий трус! В этом моя вина!
– То есть ты просто стоял и смотрел? – даже не знаю, что страшнее: в запале оступиться и осознанно отказать в помощи.
– Нет, дочка!
– Не смей меня так называть! – верещу сорванным голосом.
– Я вызвал пожарных, но приехали они слишком поздно. У Ветровых не было шансов.
Какой толк сейчас рвать на себе волосы? Трусости отца нет оправдания.
– Тебе нужно было всего лишь их разбудить! Позвонить в чёртову дверь!
– Знаю! – орёт отец. – Но я струсил. За то и плачу!
– Нет! Ты не трус! Ты намного хуже, – вылетаю из квартиры и, не разбирая дороги, несусь вниз.
Не представляю, как буду смотреть в глаза Ветрову, как объясню ему своё состояние. Не хочу врать, задыхаться под тяжестью чужого греха, но и правду сказать не осмелюсь. Она слишком мерзкая и безжалостная. Сломает. Отравит. Жидкой ртутью растечётся по венам.
Неконтролируемая дрожь сковывает тело от одной только мысли, что Ветров меня не простит. Бросит. Возненавидит. Снова спрячется от мира под панцирем из боли и недоверия. Я не смогу. Предать его не смогу. Но и выжить в этом мире без Ветрова мне тоже не под силу. Чем думал отец, взваливая на мои плечи свои чёртовы откровения? Они как мошенники проели его душу, а теперь взялись за мою.
На долю секунды замираю у металлической двери. Там, за ней, стоит ничего не подозревающий Ветров. Ещё влюблённый в меня. Счастливый. Смелый. Не разучившийся мечтать, несмотря ни на что. Глубоко дышу. В тысячный раз проклинаю отца. А потом дёргаю ручку двери, чтобы до основания разрушить свою жизнь. Вот только рядом с маминым кроссовером Ветрова не нахожу.
– Где Сава? – нехорошее предчувствие мешает вдохнуть. Но мама так увлечена телефонным разговором о предстоящем благотворительном вечере, что даже не пытается меня услышать. Она не видит слёз в моих глазах и распухшего носа. Не замечает моего озноба и спутанных шагов.
– Садись-садись, скорее! – на секунду оторвавшись от смартфона, она жестами указывает занять своё место.
– Где Сава? – рву горло, давая волю слезам. Верчу головой, пристально вглядываясь в прохожих. Но Ветра нигде нет. Он не мог меня оставить! Не сейчас! Не просто так!
– Господи, дочка! Что за манеры? – с мобильным наперевес мама садится за руль и неловко пристёгивается. Интересно, она догадывается, с кем живёт под одной крышей? – Сава замучался тебя ждать и решил, что прогуляется до лицея пешком. Ну же, Нана, поехали!
Бросаю последний взгляд на парковку и повинуюсь. Это даже хорошо, что Ветров не увидит моих слёз.
Откидываюсь на спинку кожаного сидения и прикрываю глаза. А уже в школе понимаю, что Савы нигде нет. И сколько бы я ни искала его по длинным коридорам лицея и шумным спортзалам, соседним подъездам и промозглым переулкам, Ветрова не нахожу. Пустые звонки, чужие насмешки, его слово, которому грош цена, – всё сливается в серую тягучую массу, которая отныне заменяет мне жизнь. Жизнь без моего Ветра.
Вместо эпилога
Савелий.
– Савелий, будь так любезен, поторопи Нану. Ну честное слово, опаздываем! – выглянув из окна начищенной до блеска тачки, Ирина продолжает нервно постукивать острыми ноготками по кожаной оплётке руля и беспрестанно поглядывать на часы. Удручающее зрелище. Именно поэтому и выскочил на свежий, пусть и весьма прохладный, воздух. Лучше замёрзнуть, чем впитать в себя весь тот негатив, который исходит от матери Наны.
Смотрю на небо, невольно вспоминая нашу с Марьяной игру. Ту самую, где из двух нелепых вариантов мы выбирали наиболее безобидный. И, кажется, понимаю, почему Нана тогда предпочла отца. Он всегда честен. В своей неприязни и любви, гневе и безразличии. В нём нет этой напускной суеты и фальши. Он тяжёлый, грубый, циничный, но другим и не пытается казаться, в отличие от своей жены.
