слепую ярость. Бегло оглядывает меня и кивает, словно ободряет. — Последний раз говорю, дочь мою отпусти. Ты и так до конца жизни ссать кровью будешь за нее. Отпусти… иначе голыми руками глотку перерву тебе.
— Ну ты выбрал. Мойте ее. Облевалась же. Хуле стоишь, рот ей мой, рожу тоже сполосни.
Ко мне идут двое. Один несет пятилитровку с водой, а другой полотенце.
— Заорешь, снова будем бить папашу, — предупреждают меня. — Сиди молча.
Киваю и зажимаюсь. Один задирает мой подбородок, а другой направляет струю воды прямо на лицо. Задерживаю дыхание, чтобы не захлебнуться. Хорошо, что это все быстро заканчивается. Я вся мокрая. Становится холодно, но это ерунда. Это мелочь в сравнении с тем, что может случиться дальше.
— Подписывай, — тянет папку к папе этот Кат.
— Тронешь ее, тебе пизда, — чеканит избитый, но яростный папа.
— Подписывай, — нажимает тот голосом.
— Отпусти ее. Сейчас же. Выведи ее. Быстро, падаль.
— Нет?
— Я сказал тебе в последний раз. Отпусти мою дочь!
— На хор ее, — кидает он своим шестеркам.
Куда? Что это значит?
Я беспомощно смотрю на отца, пока меня куда-то тащат. Просто не могу от него оторвать взгляд. Ощущения более чем странные. Я превращаюсь в нечто эфемерное, я будто умерла. Будто моя душа вышла из плотской оболочки и наблюдает за всем происходящим со стороны.
Тупо наблюдаю, как папка застывает лицом и натягивает сковывающие его цепи. Впервые в жизни блюду на его мужественном лице ужас и дикий страх. Ему плохо от того, что не может помочь. Вижу.
А у меня обратная реакция. За один миг на тело обрушивается апатия, безразличие к происходящему. Все здесь как бы неправда. Мое сознание выдает странное, я словно вижу, как меня волокут… вот бросают в угол на пол… я ударяюсь головой и непроизвольно морщусь.
Осматриваю толпу мужиков, вижу, как они шевелят губами, но звук не слышу, а только движение губ усматриваю. Этот ненормальный Кат стоит в центре толпы и отрывисто приказывает, кричит на них. Весь его вид одно сплошное недовольство. Реакция на это тоже разная. Некоторые из мужиков отворачиваются и качают в отрицании головой. А вот один белобрысый загорается идеей. Это здоровенный бугай, который хлестал кнутом папу. Он смотрит на меня пристально, глаза сверкают нездоровым блеском. Крупные капли пота скатываются по его лицу, а потом он вываливает свой язык и противно облизывает свой рот.
Отец звероящера хлопает его по плечу и подталкивает ко мне. Белый стаскивает куртку, откидывает ее в сторону. Где-то в затылке отдается жестким звяканьем скрежещущее железо и слышится глухая ругань. Все через пелену внимаю — образы и звуки. Идет…
Грохот цепей становится сильнее и звонче. Звуки нарастают, набирают обороты. От этого грохота резко прихожу в себя. Толстая пелена защиты и блокировки сознания с треском лопается безжалостно, возвращая меня в страшную действительность.
Заново оцениваю патовую ситуацию и пока белобрысый движется, судорожно распутываю веревки на ногах. Не отводя взгляд от палача, работаю пальцами очень быстро и судорожно. Сдергиваю.
— Правильно, — ухмыляется тот. — Все равно раскидывать широко придется.
От этих слов тесно сдвигаю ноги, скрещиваю и зажимаю. Смотрю на папу, который напрягаясь всеми мышцами, дергает крюки и цепи. Это страшно… Он словно вестник ада весь в крови и грязи. Вены на лбу перекрещивают кожу. Вспухшие бугристые мышцы как шары выпирают из-под кожи. Он трясет даже воздух, из-под крюков сыплется раскрошенный кирпич, звякает не переставая металл. Как в замедленной съемке наблюдаю гнев карающего ангела. Вся атмосфера напитывается угрозами, взрывоопасностью и непредсказуемостью. Часы на насильственной мине дотикивают последние секунды.
Белый человек наклоняется и хватает меня за пояс на штанах. С трудом переживаю это прикосновение. Он грубо стаскивает их и отшвыривает. Ногам холодно. Но это ничто в сравнении со стужей внутри. Надо не думать. Просто не думать и все. Ни о чем. Или ударится посильнее головой об стену затылком, чтобы раскроить себе череп. Сама мысль о том, что этот ублюдок будет делать мне невыносима.
44
— Кат! Я подпишу! Неси сюда. Слышишь, ты… — громовой окрик разрывает на куски напряжение каменного мешка. Абсолютно все замирают и ждут. И я тоже. Папа мечет из-под бровей молнии. Толпа молчит, ни слова не слышно, они даже не дышат. Белый оборачивается на Ката и ждет. — Неси доки. Отойди от нее, уебок, — бросает Белому. — На десять шагов назад… Пошел! — задушенный яростью голос льется в воздух.
Перевожу взгляд на того человека, который сейчас поставит все точки. Хотя какой он человек, скорее антипод. Нервный, будто выжатый, дерганый какой-то. Мне кажется, что он папу даже скованного боится. Не может преодолеть внутренний страх. Глазки поросячьи бегают. Кат беспрерывно поправляет пиджак, как бы расправляя плечи, старается казаться шире, чем он есть на самом деле. Гадость какая.
Но также вижу, что не смотря на внутренний холодок страха он возвышается над нами. Хозяин положения, его мать. За спинами своей своры чувствует себя сильнее и важнее. И все же не смотря ни на что, я готова упасть ему в ноги, только бы отпустил моего Ника. Только бы не тронул. Только бы…
Я смотрю на его серый пиджак. В глаза не хочу. Смотрю и немо молю не делать страшных вещей. Я не хочу! Я не хочу, чтобы этот белобрысый ко мне прикасался. Не хочу… И вдруг, не оборачиваясь ни на что, выталкиваю.
— Пап, не подписывай.
— Дочь, молчи, — словно информацию мне какую посылает, впивается в меня, низко шипит, переплетая звуки, будто зашифровывает в них смысл какой-то. — Давай ручку, хера вылупился? Отпишу тебе… наследство, — сплевывает в сторону вязкую слюну.
Подобрав под себя ноги, обхватываю руками, прижимаю коленки к подбородку. Бегаю взглядом по помещению. Ни черта я в этих играх не понимаю! Да, Господи, зачем папа собирается ставить подпись? Ведь Рэмка с мамой ни с чем останутся. Но, с другой стороны, мой отец не так прост, чтобы вот так распылиться.
Рука Ката замирает с поднятыми доками. Еще секунда и он не выдержит, побежит на подгибающихся ножках. Рябь сомнения затапливает с головой. Видно, как ему хочется заграбастать папины деньги, но все же садист в его мерзкой душе побеждает. Кат отшвыривает папку в угол и, повернувшись к Нику, произносит приговор.
— Все, Шахов. Я уже предлагал, но ты отказался. Ты же гордый, падла. Давай, Белый. Пусть папаша увидит, чем платят те, которые идут против меня. Белый, давай! — с нажимом произносит. — Слышь, я знаю, где ты живешь. Вы тут, когда
