Книга Безымянная - Эдриенн Янг

Пойма Сегсей исчезла, как скрытое туманной пеленой воспоминание сна.

Я стояла на самом верху фок-мачты, затягивая снасти; ветер все сильнее надувал паруса. Они выгибались ровными дугами на фоне голубого неба. Услышав, как соленый ветерок обдувает парусину, я закрыла глаза. Втянула в себя воздух и прильнула к мачте, понимая, что ни за что в своей жизни не хотела бы сходить с этого корабля.

Я опустила взгляд вниз: на палубе стоял Уэст, наблюдая за мной. Его полностью поглотил золотой свет, отчего он щурился, а от того, как ветер натянул вокруг него рубашку, мне захотелось скрыться с ним в его каюте при свечах.

Я полезла вниз и спрыгнула на горячую палубу босыми ногами.

– Проверим? – спросил он, закатывая рукава.

– Ага.

Я обошла Уэста, но он поймал меня за руку и притянул к себе. Стоило мне развернуться, как он поцеловал меня. Его рука обвилась вокруг моей талии, я прижалась к нему, и Уэст наконец отпустил меня. Его пальцы соскользнули с моих, и, направившись к крытому проходу, я юркнула в каюту, в которой за столом Уэста сидел Хэмиш – перед ним лежали два раскрытых журнала.

Он взглянул на меня поверх своих очков.

– Все подготовили.

Он кивнул в сторону самоцветной лампы на столе. Рядом с ней меня ждал сундучок, полный самоцветов.

В связи с резонансным коварством Голландии торговцы из Узкого пролива и Безымянного моря усилят контроль над своими компаниями: будут дважды и трижды перепроверять продаваемые камни, чтобы не лечь под гильотину Торгового совета.

Я села на стул, зажгла спичку и подожгла свечу под линзами. Когда фитиль зажегся, я взяла пальцами первый камень – аквамарин. Я поднесла его к свету, чтобы он проходит через него, и проверяла цвет камня, как меня учила мама. Затем положила его на стекло лампы и посмотрела сквозь линзы, обращая внимание на структуру самоцвета. Закончив, я отложила аквамарин и взяла другой камень.

У всего есть язык. Послание.

Это было первое, чему мама научила меня. Но впервые я поняла, что она имела в виду, когда осознала, что от нее исходило пение. Всегда, когда она была рядом, я ощущала его.

Оно звучало, когда она нагнулась над гамаком в темноте и прикоснулась губами к моему лбу. Я чувствовала маму, даже когда висящее надо мной ее ожерелье едва освещалось дрожащим светом лампы.

Это пение я ощущала нутром.

Изольда.

Я оглянулась через плечо на кулон морского дракона, свисающий с гвоздя над кроватью и раскачивающийся от крена корабля. Я встала на ноги и, прошагав через всю каюту, сняла ожерелье с крючка и вытянула его перед собой.

То же чувство завладело мной, когда я стояла в аванпосте Сейнта в Пинче: дух мамы взывал ко мне сквозь ожерелье. И я снова почувствовала его, когда ныряла на утесе, у которого словно излучались частички ее души.

Я пригладила морское ушко большим пальцем, смотря, как под зелеными волнами струились фиолетовые вкрапления. Четкий звук пульсацией отдавался в мою ладонь. Словно каким-то образом Изольда была внутри него. Будто…

Внезапно у меня перехватило дыхание, легкая дрожь пробралась к рукам, и серебряная цепочка соскользнула с моих пальцев.

Хэмиш отложил перо.

– Что такое?

– Вдруг это была не она? – прошептала я, но слова рассыпались.

– Что?

– Вдруг я не ее почувствовала на утесе? – Я посмотрела на сбитого с толку Хэмиша.

Я поднесла кулон к свету, струящемуся сквозь окно, внимательно изучая работу по серебру. На углах ни одного рубца, каждая часть морского дракона безупречна. Я перевернула его.

Моя челюсть отвисла, когда я заметила ее. Эмблему Ротов. Вдавленную в ровную поверхность. Едва заметная, но все же есть. Я бы даже не узнала ее, если бы не увидела в Бастиане.

Не случайно Сейнт заказал ожерелье в Бастиане. Не случайно его сделали Роты. Так что не из-за сентиментальных чувств он вернулся на «Жаворонок» за ним.

Я открыла ящик стола Уэста и обыскала его содержимое в поисках ножа. Затем села на пол и уложила перед собой кулон. Стоило мне поднять лезвие в воздух, как Хэмиш бросился ко мне.

– Фейбл…

Я с треском вонзила лезвие ножа в лицевую сторону кулона. Морское ушко треснуло, а после второго удара распалось на кусочки.

Нож выпал из моей ладони, я прижала руку ко рту, широко распахнув глаза.

Из разломанной раковины на нас смотрела блестящая и ровная черная поверхность. Даже в тусклом свете я заметила, как сияют фиолетовые переплетения на нем.

– Что за… – ахнул Хэмиш, отступив назад.

Чувство, которое окутывало меня каждый раз, когда я приближалась к маме, не относилось к Изольде. Оно относилось к ожерелью. Которое она никогда не снимала.

Сейнт не знал, где отыскать полуночник, но он знал, как найти его. Поэтому и отдал ожерелье мне. Такую подсказку поймет только мастер самоцветных дел.

Не свою маму я почувствовала на утесе. Я почувствовала полуночник.