же он стряхивал с плеч цветочки жимолости. Они и выдали Мартина. Парень при мне вымел из лавки несколько таких мелких светленьких цветочков. Там в округе никакой жимолости не растет, зато каждый, кто лазил к телу Планелихи через кусты, оказывался сплошь обсыпан этим цветом. Ночью Мартин их не заметил, и они облетели с него уже в пекарне. А следы белой пыли на платье и на волосах убитой? Это ж сахарная пудра с бриошей Розали! Мартин постоянно весь ходил в этой пудре.
– Вот я и говорю: жестоко из-за нескольких цветочков парня на каторгу посылать! Такие бриоши эти Нодье пекли, за них я бы простил им скверную бабу, тем более такой паскудной наружности, – великодушно решил Василий Евсеевич.
– Мартин в Кайенну не в качестве заключенного едет. Он присоединился к миссии священников, под их руководством будет заботиться о ссыльных, помогать им. Такое искупление на него аббат Керавенан наложил. Сказал, что принял это решение ради самого Мартина. Он считает, что негоже юноше начинать жить с таким грехом на совести. Святые отцы будут за ним приглядывать. Может, для парня все сложится не так уж плохо.
Экипаж свернул с набережной в путаницу улиц. Александр смотрел в окно кареты, в последний раз провожая взглядом аристократические особняки Маре. Внезапно в узком проеме боковой улицы заметил Габриэль! Ее волосы, ее фигура, абрис лица, даже ее походка! Она шла под руку с драгуном. Схватился за ручку дверцы, распахнул, хотел выскочить, но Василий Евсеевич крепко вцепился в полы его сюртука. Воронин пришел в себя, очнулся, сообразил, что обознался, что этого быть не может! Да и парочка уже скрылась из глаз. Александр вытер мгновенно вспотевший лоб, рухнул обратно на скамью. Сердце билось так, что кучер мог услышать. Что только не помстится от отчаяния! Он и видел-то ее лишь одну секунду, и то со спины. В Париже полно стройных брюнеток с распущенными по плечам волосами. И одета эта женщина была совсем иначе – в новомодное полупрозрачное платье. Увы, Габриэль уже никогда не гулять по улицам города. Разве что по Елисейским полям, да и то не в Париже.
– Она тебе еще долго будет чудиться, – мягко сказал дядя. – Не разразись революция, мадемуазель Бланшар, может, прекрасной бы партией оказалась, но в тяжелых обстоятельствах девица на все была готова. Дурака Шевроля подговорила с Бригиттой расправиться.
– Василь Евсеич, вы меня не слушали, что ли? Планелиху Мартин убил. Он сам признался.
– Мартин просто опередил Шевроля. Помнишь, после ужина мадемуазель Бланшар запретила женишку за собой тащиться, и он послушался, как щенок?
– Это еще не доказательство!
– А почему она вдруг замуж за него согласилась? Не от великой же любви? К тому времени от скрывающегося эбертиста только одна польза и осталась – его дубина.
– Она не собиралась за него замуж. Я в мэрии был, оказалось, она даже не подписала заявление о браке.
Василий Евсеевич приподнял бровь:
– Тем хуже. Значит, посулила, а выполнять обещание и не собиралась.
Александр молчал, а дядя безжалостно продолжил:
– Каким, по-твоему, образом она собиралась отделаться от женишка?
Александр знал каким. Своими глазами видел приказ об аресте, показанный ему комиссаром Юбером. Там черным по белому сообщалось, что сведения об Этьене Шевроле получены членом Комитета общественной безопасности Жаком-Луи Давидом от гражданки Бланшар. Он помнил злую отчаянность Габриэль на братском ужине. Девушка уже до этого поняла, что хозяйка намеревается сообщить в трибунал о ее аристократическом происхождении, чтобы заново сдать квартиру. Пришлось мадемуазель Бланшар посулить Этьену выйти за него замуж, если он избавит ее от хозяйки. А чтобы обещание выполнять не пришлось, она накануне донесла на жениха Давиду. Но на том же ужине Мартин окончательно понял, кто погубил его отца, и опередил Шевроля. Вот только Планелиха успела отослать собственный донос на жилицу, и Габриэль тем же вечером арестовали.
Но что толку теперь признавать, что девушка с ангельским именем оказалась вовсе не ангелом? Ее уже и в живых не было, а сердце по ней ныло еще сильнее.
Карета миновала маленький остров Братства. На самой его оконечности возвышался отель Ламбер. Отсюда все началось. Именно в этом красивом особняке собирались лучшие умы Франции, здесь жил Вольтер, бывал Руссо. Здесь родились прекрасные идеи, обещавшие братство, свободу и равенство, а раздавшие голод, унижения и смерть.
Глухо сказал:
– Главное зло не в мадемуазель Бланшар было. И не в Мартине. И даже не в Этьене или Планелихе. Зло стало возможно, когда всего тройка беспощадных идеалистов оказались абсолютными правителями всей Франции, когда они сказали людям, что доносить похвально, а убивать – нравственно.
Василий Евсеевич на некоторое время притих, но долго не выдержал, кашлянул смущенно:
– Я, Саня, стыдно признаться, все это время заблуждался.
– Ничего, Василь Евсеич, такие времена, что многие заблуждались, – великодушно простил Александр дяде его косную неприязнь к революции и нападки на соседок.
– Я ведь все перепутал, старый дурак! Я тебе все время про Машеньку да про Машеньку, а сейчас вдруг припомнил: не Машенька она вовсе, а Дашенька! Дашенька Архипова она. Но, кроме этого, все остальное – чистая правда. Девица отменная.
Александр мстительно молчал. Василий Евсеевич повертелся на скамье, оправил рукава, невнятно заклокотал и обиженно заявил:
– Бог мне судья, я только хочу, чтобы ты связал свою жизнь с достойной тебя девушкой.
– С вашей Машенькой, небось?
– Дашенькой! – строго поправил Василий Евсеевич. – Исключительно трепетное создание. Сенную девушку, лоботряску и распустеху, и ту не выпорет. Не девушка, а, считай, целый корабль с белоснежными парусами! Один лесок чего стоит! – И уже как о деле решенном: – Венчаться до Рождественского поста хорошо бы.
Воронин вздрогнул:
– Кому венчаться?
– Ну не мне же. Тебе с Дашенькой, разумеется. Девка тебя весь год ждала, все глаза выплакала.
Александр усмехнулся:
– Да я ее даже не помню, Дашеньку эту вашу! Может, она мне и не понравится вовсе.
– Чего? – дядя с жалостью и недоумением оглядел племянника поверх очков. – Да скорее голодной собаке котлета не понравится, чем тебе Дашенька Архипова! Там коса до подола, румянец зарей во всю щеку, от улыбки такие ямочки, что в каждой сердце тонет. Ходит – словно Волга течет, глаза – не стылые Гаврилкины озера, а ласковые, добрые, как у Богородицы, и смеется так, что за ней хоть в омут. Не дева, а Василиса Прекрасная.
Александр невольно представил себе нечто зыбкое, неясное, но женственное, душистое и прельстительное. Встряхнулся:
– Да она, может, давно уже за кого другого вышла.
– Это ты нашу Дашеньку не знаешь.
