обхватив голову руками. Увидев Зулейху, она поднялась, поправила полы энтари и платок на голове.
Зулейха спокойно и очень по-доброму обняла золовок, подняла на руки малышей, расцеловала их, потом потрепала по подбородку и по спине слуг, что хотели поцеловать ей руки.
Наконец она подошла к свекрови, которая, казалось, затаилась за створкой двери. Старая женщина всегда целовала ее в щеки, а тут еще прижала ее к груди и легко покачала, будто убаюкивая маленького ребенка.
Баба-эфенди во дворе кричал на слуг:
— Сто это такое? Вы сто, в таком огромном доме ковса воды не насли? Порядков не знаете? У вас в васих деревнях сто воду не льют, когда кто в путь отправляется? Чтоб Всевышний сохранил, да доехали все живы здоровы?
Тут откуда ни возьмись на шею Юсуфу бросился кривоногий старик с редкой бороденкой и в синем пальто, поручил привезти ему из Мерсина коробку каких-то непонятных семян и просил завязать себе ниточку на палец, чтоб не забыть.
Зулейха очень испугалась, как бы в этот раз, как во время поездке в Гёльюзю два дня назад, Юсуф не послал сопровождать ее постороннего человека.
Но тут увидела, как тот резким движением оторвал руки бородатого старика от своего воротника и направился к машине.
— Ну зачем вы себя утруждаете, что за нужда? — не могла она удержаться, чтобы не сказать.
Юсуф указал на тех, кто был во дворе.
— Да разве так поступают? Я довезу вас до Енидже.
Автомобиль проезжал Кызкулеси.
С самого начала пути Зулейха сидела, прислонившись щекой к стеклу, и, не говоря ни слова, смотрела на степи и горы.
Неожиданно она сказала:
— Сколько лет мы не видели Кызкулеси?
Юсуф будто очнулся ото сна и не нашелся, что ответить:
— Да времени не было…
— С тех пор, как я увидела это место первый раз, прошло шесть лет!
— Больше… Около семи… Время летит быстро.
— Да, просто как день проходит…
— Мы, наверное, так же будем говорить, когда состаримся.
— Вы сказали, что прошло около семи лет. И все это время мы оставались чужими друг другу.
— И остаемся такими же.
— Да, так… Как говорили наши отцы, это судьба, предопределение.
Зулейха слегка вздрогнула, будто на нее вдруг напала беспричинная тоска, и добавила:
— Давайте не будем впадать в крайности… Мы не совсем чужие друг другу… Мы расстаемся по-дружески… Это со всеми случается. Я всегда буду желать вам счастья и благополучия.
— И я вам тоже.
— Но я вам сильнее. Вы меня полностью обеспечили.
— Прошу вас, не стоит так говорить.
— Но правда есть правда… С этой точки зрения желать вам счастья — это просто мой долг.
— Давайте больше не будем об этом говорить, прошу вас.
— Но вы, конечно, не станете мне запрещать говорить о нашей дружбе… Даст Аллах, вы будете счастливы. Обзаведетесь семьей… появятся дети…
— Извините, но у вас нет права начинать такие разговоры.
В словах Юсуфа звучал укор. Но Зулейха, не обращая внимания на его слова, будто развлекаясь, продолжала:
— Вот, например, женитесь на той миниатюрной девушке, которую мы встретили в Айвалыке…
Юсуф чуть раздраженно рассмеялся:
— А это вы еще с чего надумали?
— Просто… Мне никто другой на ум не пришел. Вы только не подумайте, что я ее критикую или что-нибудь… Я говорю искренне. Вы не представляете, как мне понравилась эта девушка! У нее от природы такие густые ресницы.
— Я вас прошу…
— Эта девочка вас любила, ведь правда?
На этот раз Юсуф засмеялся, но ничего не ответил.
Зулейха покраснела, потому что почувствовала, что во время этого разговора делает что-то постыдное. Но не смогла себя пересилить.
После долгих дней молчания и напряженного ожидания ей ужасно хотелось поговорить. До этого момента ей казалось сложным найти темы для разговора на время этого долгого путешествия, когда ей придется провести несколько часов наедине с Юсуфом. Но сейчас самым страшным для нее было это затянувшееся молчание. С ее губ готовы были сорваться лирические, детские фразы, которые говорят во время легкого опьянения и горячки. И чтобы скрыть этот приступ нежности, она придавала выражению лица насмешливый вид и говорила колкости.
Но когда Юсуф рассмеялся, закашлялся и замолчал, ей тоже пришлось последовать его примеру, и скоро этот приступ утих.
* * *
На полпути им снова пришлось остановиться на десять минут на полуразвалившемся постоялом дворе.
Сад казался совсем голым из-за того, что листва на деревьях еще не появилась, и степная кофейня выглядела еще более ободранной и жалкой.
Юсуф и тут был все так же замкнут и неразговорчив. На все вопросы Зулейхи отвечал парой слов и уходил в свои мысли.
Зулейха, в конце концов, была для Юсуфа гостем на пять-шесть часов. И разве в это время ему не стоило вести себя с ней немного вежливее?
Глава двадцать девятая
На вокзал в Мерсине они приехали слишком рано. Автомотриса[119], что должна была довезти их до Енидже, отправлялась только через два часа. Зулейха положила чемоданы на багажную полку пустого вагона. Потом еще раз сказала Юсуфу, который, нахмурившись, смотрел на часы:
— Вы, если хотите, можете возвращаться… Я сама справлюсь.
— Нет… Я должен вас сам усадить на экспресс.
— Осталось еще примерно часа два. У вас наверняка есть дела в городе. Вы идите.
— А вы что будете делать?
Зулейха чуть пожала плечами, посмотрела на безлюдную станцию и мелкий, словно водяная пыль, дождь.
— Ничего… Буду ждать…
Все эти предложения и слова были упреком молчанию Юсуфа.
Но он этого так и не понял, как не уловил обиды в молчании Зулейхи, начавшемся после Кызкулеси, и сказал:
— Если хотите, можем пойти в парк на берегу, посидим там часок…
Конечно, не нужно было соглашаться на эту натянутую вежливость. Но Зулейха, не говоря ни слова, поднялась. Они побрели рядом по улицам, прошли через рынок и спустились к морю.
Парк еще не открыли, так как сезон пока не начался. Официант притащил для них на берег два стула и стол. Они сели, не обращая внимания на мелкой пылью моросивший дождь.
Зулейха долго следила за тихо перекатывавшимися мутными волнами, на которых качались клубки грязных морских водорослей.
Юсуф все так же, не произнося ни слова, сидел с нахмуренным лицом и играл цепочкой от ключей. Потом посмотрел на часы:
— Осталось пятьдесят минут…
Зулейха удивилась, как вдруг сократился последний день, который, как она думала, никогда
