— Святой муж зачнется через шесть дней в сочельник. День рождения Христа станет днем зачатия нового спасителя. Рождение старого спасителя даст силу плодящему нового. Христос зачался от скромной женщины, а его отцом был Бог через своего посредника, Духа Святого… Он родился в месте, предназначенном для животных, в полном унижении… Новый Христос родится в еще большем унижении… В грехе, от грешной женщины, от блудницы вавилонской…
Мок открыл глаза. Фон Орлофф лег рядом с Софи, и начал в нее входить. Из полуоткрытых губ у него текла струйка слюны на торчащую бороду. Мок появился в свете нефтяных ламп с пистолетом в правой руке. Барон забеспокоился, покачал головой, взял шприц и направился в его сторону. Он не ушел далеко, потому что сильный удар Смолора бросил его на стену. Он опустился на колени. Смолор привел в движение свою ногу. Голова барона откинулась резко назад. Потом она вернулась в предыдущее положение, чтобы через минуту вместе со всем телом утихнуть на куче пустых бутылок.
Фон Орлофф при виде атакующего его Мока встал и бросился в сторону ближайших подвальных дверей. Пуля попала ему в ягодицу и прошла навылет. Смолор увидел фонтан крови, хлынувший из паха фон Орлоффа. Мок выстрелил еще дважды, но промахнулся. Пули рикошетили с шипением по стенам. Гуру заскочил в соседний подвал и потянулся к карману висящего на крючке пальто. Мок пнул его так сильно, что почувствовал боль в ноге и в шее. Носок ботинка попал фон Орлоффу в травмированную ягодицу. Пострадавший завыл, упал на пальто и сорвал его с крючка, оторвав вешалку. Мок подскочил к нему, приставил пистолет к виску и нажал на курок. Сухой треск бойка звучал в затхлом воздухе. Фон Орлофф вынул из кармана маленький зауэр и выстрелил вслепую. Мок почувствовал влагу около уха и сделал еще один удар ногой. Его подкованный ботинок попал фон Орлоффу в висок. Голова пораженного закачалась на шее, как будто должна была оторваться, и резко повернулась, ударив висок о большой камень, который почти пропитался запахом квашеной капусты. Лидер секты некоторое время рыл стопами землю и замер.
Мок вышел из маленького помещения и направился к выходу. Он не посмотрел даже на Софи, которая стояла замерзшая и беззащитная около колыбели, и, светя себе фонариком, выбрался на лестничную клетку, а потом перед ворота здания. Капли крови стекали с уха на воротник и плечи светлого запыленного пальто. Он приложил к уху платок. Через минуту он ощутил рядом запах папирос «Bergmann Privat», любимой марки Смолора.
— Вы простите меня? — сказал Смолор, а дым от папиросы смешивался с паром дыхания. — Я солгал вам… Я был с ней… Это не фотомонтаж.…
— Заткнись и слушай меня внимательно, — сказал Мок. — Вот ключ от склада Вирта на Офенерштрассе. Скуй наручниками ее и барона, отвези их туда на «адлере» и размести в подвале под конторой. Там уже есть один. Стржельчика пни в задницу и избавься от него где-нибудь по дороге. Потом оставь тело старца на Низких Лугах. Когда все это сделаешь, выезжай мне навстречу. Я буду идти по Клостерштрассе в сторону Офенерштрассе. Мне нужно прогуляться.
Мок пошел в сторону дыры в ограждении, через которую попал на территорию имения.
— Ага, — повернулся он в сторону Смолора, — я прощаю тебя, что мне солгал и убежал от меня. Ты проследил дальше за бароном, и благодаря этому мы оказались тут. А кроме того, могу ли я злиться на кого-то только потому, что он трахал вавилонскую блудницу?
Вроцлав, 24 декабря, шесть вечера
Мок шел медленно по улице Клостерштрассе. Напротив ехали сани. Они миновали его, звеня и вспыхивая ярким светом фонарей, прикрепленных к козлам возницы. Мок посмотрел на людей, сидящих в санях. Маленькая девочка в клетчатом пальтишке сжимала в руках пакет, покрытый белой бумагой и обмотанный красным бантом. Она получила подарок. Софи присела, сливая мочу на пол подвала. Потом она лежала на куче под елкой и раздавала всем вокруг улыбки, как рождественские подарки. Мок тоже получил подарок. Он схватился за голову и повернул налево перед больницей «Bethanien» в Маргаретен Дамм. Слоняясь на ногах, терся светлым пальто о прочную кирпичную стену, вошел в какой-то небольшой дворик и прислонился к перекладине. Вокруг сияли рождественские окна, украшенные веточками пихты. Окна квартиры, к которой вели невысокие лестницы, не были закрыты. Оттуда долетало пение колядки.
О как радостно, о как благословенно, О как радостно, о как благословенно, Благодатное Рождество! Мир был потерян, Христос рождается: Радуйся, радуйся, о христианский мир! О ты радостный, о ты благословенный…
Мок стоял на ступеньках и начал присматриваться к поющим людям. Два усатых мужчины поднимали высокие кружки пива и наклонялись в стороны, заставляя двигаться всех собравшихся вокруг стола. Их дородные супруги громко смеялись, являя промежутки в зубах. Бабушка доставала последние шоколадки из рождественского календаря. Дети или пели вместе с родителями, или бегали вокруг стола так быстро, что чуть не перевернули елку. Из-под стола высунулась светлая головка и смеющееся лицо четырехлетнего, вероятно, мальчика. В руке он держал мужской ботинок. Люди радовались и пели, потому что имели на это право. Они были после работы. Мок не имел права. Он никогда не был после работы. Даже теперь, когда освободил город от серийного убийцы.
Улики, которые он имел против Хокерманна, высмеет любой адвокат. «Профессор гимназии, историк, который пишет историю города, имеет в своих материалах карточку из архива. Он украл ее, потому что нуждался в ней для своих исследований. Это не значит, что он убил Пинзхоффера. Посетил старую тетю в Висбадене, чтобы передать ей рождественские пожелания. Это не значит, что он убил Кнуфера. Даже если это был необычный профессор гимназии, который замерз до костей и закован в наручники, он свободно подтягивается двадцать раз на трубе в заброшенном складе». Хокерманн выйдет на свободу, а Мок лишится работы за садистское издевательство над заключенным.
Он спустился с лестницы и покинул небольшой двор, где колядки гудели в беззаботном свете елок. На улице он почувствовал тошноту, опер руки в стену и оставил на пушистом снегу дымящуюся кучку пряника. Вытер рот и пошел дальше. Миновал больницу «Bethanien» и виллу Вебски. «Как себя теперь чувствует этот безумный профессор, запертый в камере с дегенератом и вавилонской блудницей? Он действительно сломал шею Кнуферу и утопил Пинзхоффера в ведре с водой? — Мок ударил себя слегка по щеке. — Конечно, окончательным доводом будет сегодняшний вечер. Преступление не произойдет, потому что убийца сидит в подвале конторы Вирта и не может его сделать. Сегодня ничего плохого не сделает, а завтра, послезавтра во всем признается. Сегодня в этом городе умрут только из-за переедания и от старости».
Поскальзываясь, он шел медленно. Вдруг увидел простой кусок разъезженного снега. Он разогнался, как ребенок, развел руки и двигался по инерции. В конце скольжения подошва левого ботинка попала на небольшой подъем и на мгновение оторвалась от гладкой поверхности. Этого хватило. Мок потерял равновесие и резко махнул руками. Через некоторое время он почувствовал, как треснул хирургический корсет. Его поглотила колющая боль в шее. Он лежал на земле, терпеливо ждал, когда пройдет боли, и смотрел в звездное небо. «А может, среди этих звезд есть звезда нового пророка? А что, если на Антониенштрассе кто-то совершит убийство? Если пара влюбленных будет поймана с поличным ревнивым мужем и умрет от какого-то яда?» Он попытался встать, но добился лишь положения на четвереньках. «Нужно там быть. На Антониенштрассе. Со всеми людьми. Наблюдать каждую дверь, проверять документы и расспрашивать тех, кто входят в ворота». Он поднялся с большим трудом, вздохнул несколько раз и поднял голову к праздничным окнам. «Я могу ехать только за евреем Кляйнфельдом, другие сидят дома со своими семьями. Рождество. Зачем мне их отрывать от жен и детей? Чтобы они окоченели от холода и стояли в каком-то доме неизвестно зачем? Ведь убийца сидит в подвале Вирта. А на Антониенштрассе поеду со Смолором. Хватит. Город в безопасности».
