Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
– Шефилд – рабочий город, дорогая, – объясняет Пнина. – Мой Алан, он такой благородный, он работает в образовательном центре для безработных. Он мог бы сделать карьеру, стать профессором, но он такой же сумасшедший, как Рональд.
– Здесь невозможно дышать, в Шефилде, наверно, много болеют дети.
– О, еще как. Они все время борются за экологию, но их никто не слушает. Мальчики Алана много болеют, у Роберта хронический бронхит, а Алекс – астматик. Это все из-за воздуха.
– Почему же Питер их не вылечит?
– Это сложно объяснить, дорогая. Питер очень дорогой врач, а Алан – бедный учитель. И еще много чего. Тебе этого не понять, у вас все по-другому.
Я представляю себе бедную четырехэтажную лачужку Алана.
– Какая уютная электричка.
– Да, дорогая, недавно террористы взорвали точно такую же электричку, – зевает Пнина.
– Как взорвали? С людьми? – аж подпрыгиваю я.
– Ну конечно, с людьми, они же террористы. А до этого целый автобус с детьми. – Пнина снова зевает: мы же встали ни свет ни заря. – Они там с Тэтчер о чем-то не договорились.
– И вы рассказываете об этом так спокойно!
– Мы привыкли. Это их работа. У Рональда есть знакомый, он раньше работал террористом. Такой образованный джентльмен в клетчатом пиджаке с трубкой.
В Англии меня не покидает ощущение путаницы, например:
– Мне звонила Джин, у нее случилось несчастье, – говорит Пнина упавшим голосом. Советское сердце на слово «несчастье» реагирует определенным способом. Дальше после паузы, достойной шекспировского королевского театра, следует: – Она потеряла ключи от машины, и ей пришлось проехать полгорода, чтоб заказать новые.
Или:
– Я видела хромую кошку, видимо, ей машина переехала лапу. У нее были такие глаза. Она мне будет сниться. У нее были совершенно несчастные глаза.
А вот в бедном квартале мальчишка у ресторана умоляет глазами о подачке.
– Смотри, дорогая, какой он милый. Какое у него умненькое личико.
Нищая грязная старуха с рюкзаком на плечах сидит на скамейке.
– О, этого у нас много, дорогая. Жизнь в Европе дорогая и сложная.
При всей щедрости натыкаюсь на полное нежелание врубаться в нашу советскую ситуацию, унижающее в сто раз больше, чем оплата наших счетов.
Люди в Шефилде теплее лондонцев.
– Вот тебе самый лучший шоколад, моя любовь! – говорит мне раскрашенная торговка на вокзале, лучась от нежности.
Алан, Розмари, Роберт и Алекс подъезжают на вполне шикарной, по моим представлениям, машине.
– Почему Алан считается бедным? – спрашиваю я у Пнины в резиденции Алана и Розмари, которая учится на юриста.
– Но ведь Питер имеет дом еще больше, машину еще лучше и может принимать на вечеринке двести гостей, – объясняет Пнина.
У камина в гостиной скачут восьмилетний Алекс и пятилетний Роберт. Розмари – мать двоих детей и студентка. В комнатах нормальный бедлам, я сразу начинаю чувствовать себя как дома после вылизанных, как витрины, английских жилищ; а Пнина, у которой для вытирания разной посуды разные полотенца, наоборот. Алан говорит по-русски примерно как я по-английски, на этой тарабарщине мы отлично друг друга понимаем.
К детям здесь относятся более чем спокойно.
– Роберт вчера свалился с лестницы второго этажа на первый, у него сегодня на лбу синяк. – Дети пользуются всем жизненным пространством дома от чердака до вечно открытого погреба, набитого яблоками, купленными в сезон. Им разрешено лезть в камин руками и игрушками, драться в пролетах крутых лестниц, выбегать на улицу в носках, носиться на проезжей части перед домом («дети не должны бояться своей улицы»), играть с горстями земли на ковре в гостиной, лезть в домашний бассейн прямо в одежде. На них не кричат, их не дергают.
Обед у Алана для меня омрачен визитом какой-то приятельницы, которой есть не дают. Я сижу и давлюсь деликатесной рыбой, пока она весело рассказывает новости. Суп из протертой моркови и протертого репчатого лука мною мужественно съедается до конца. Счастье, что нет Пети и Паши, они бы упали от одного вида этого супа в обморок.
Запихнувшись в машину, вся компания едет демонстрировать мне Беквел – место, знаменитое в Европе своими тортами.
– Смотри, дорогая, это наше самое красивое графство! – хилый пригорок с жалкой растительностью.
– О, очень мило.
– А вот английские крестьянские дома, какие они простые и изысканные, – серые такие бараки из тесаных булыжников после наших-то резных окошечек и крылечек, вот уж где захлебываешься от квасного патриотизма. И как ни милы англичане, самые красивые сувениры в роскошных шопах – наши. Не потому, что яркие, а потому, что живые. И еще итальянские, в остальных не хватает ни души, ни чувства юмора.
Дети кормят уток в беквельском озере. Туристов больше, чем листьев на деревьях.
– Смотри, вот традиционный беквельский сувенир. Хочешь его? – птицеобразное существо, которое то ли вешается, то ли привинчивается, то ли ставится.
– Из чего у него голова?
– Из кокосового ореха.
– А давно в Англии произрастают кокосы?
– Какая разница, где они произрастают, главное, что сувенир – беквельский.
Вдруг я соображаю, что единственный человек в Англии, который понимает все, что я говорю, – это Алекс. Он сидит у меня на коленях в машине, старается говорить как можно чище, терпеливо отвечает на вопросы и дает возможность не стесняться того, что у меня по-английски не выходит. Проболтав время дороги бог знает о чем, на бог знает каком языке, мы расстаемся людьми, сказавшими друг другу самое главное.
В Англии, как, впрочем, везде, интересней всего общаться с детьми. Может быть, в Англии больше, чем везде. Английский ребенок еще нормальный человек, английский взрослый – уже восковая фигура. Видимо, сдвиг на животных связан у англичан с низким статусом человеческой эмоциональной жизни. Они позволяют себе душевную жизнь с животными, не принятую с людьми. Одним словом, колониальная психология, накладываемая в детстве как лекало, мстит исполнителям за излишнюю прилежность.
Класс вождения автомобиля у англичан таков, что в нашей стране их можно показывать за деньги.
– Как вы не врезаетесь друг в друга в такой тесноте? – спрашиваю я Рональда.
– Мы с детства привыкли ездить быстро и тесно. Мы очень выдержанны за рулем и терпимы.
Однажды с пакетом только что купленных шмоток я перехожу улицу с согласия светофора. Как только дохожу до середины, все машины начинают истерически гудеть. В ожидании штрафа – а я только что потратила последний пенс и иду домой пешком – бросаюсь вперед и перебегаю вторую половину улицы. Тут все сонные водители выскакивают из машин и начинают хором что-то орать. Похолодев от страха, столбом останавливаюсь на тротуаре в ожидании полиции или возмездия в другой форме. Тут взгляд, двигаясь по направлению уже целого леса вытянутых указательных пальцев, натыкается на малиновую рубашку, выпавшую из моей сумки в начале перехода через улицу.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
