– Ты не знаешь, куда перенесли… – Анастасия замялась, не зная, как сказать, – того мужчину, которого ночью лечила Прозора?
– Прозора? А она баяла, ты сама его лечила, – Неумеха с восторженным любопытством глядела на нее. – Якобы она зрела чудо. Ах, как жаль, что меня там не было!
Женщина понизила голос.
– Как думаешь, руками лечить, так, как ты, другие смогли бы?
– Наверное, смогли бы, – пожала плечами Анастасия.
– А ты меня научишь? – робко спросила Неумеха.
– Но я не знаю, как это делаю. Само получается. А то и голос слышу, мол, так делай, и так…
– Не знаешь, – разочарованно проговорила та. – Жалко. Я и сама думаю, такое – от бога. Другого, выходит, не научишь?.. А твой муж-то в себя пришёл! Из могилы его вытащила! Он уже звал: "Ана! Ана!" А по-нашему не кумекает, плохо говорит. Только Прозора его понимает.
– Что же ты меня не позвала?
– Матушка не велела. Кнутом пригрозила! – обиженно фыркнула Неумёха. – Знаю, говорит, ты любопытная, не утерпишь!
Она пошла вперед, приглашая Анастасию следовать за собой.
– Далеко ли собрались? – остановил их насмешливый голос Прозоры.
– Я хотела посмотреть, как чувствует себя мой муж, а Неу… твоя помощница провожает меня к нему.
– Тебе повезло, – глаза Прозоры смотрели на Анастасию обвиняюще. – А вот кто проводит меня к моему мужу? Или хотя бы расскажет, где он и что с ним?
Анастасия мысленно ахнула: в самом деле, со вчерашнего дня она и словом не обмолвилась о Лозе, которого сама же послала в Лебедянь, к Всеволоду.
Головач сразу ушёл, и она не знала, что этот рассеянный, занятый своими мыслями человек до сего времени о Прозоре и не вспомнил, потому что придумывал гигантский самострел – орудие, которое можно было бы установить в Лебедяни, чтобы обстреливать из него проклятых мунгалов…
Вот и Анастасия, увлекшись своими переживаниями, и думать забыла о Лозе, как и о том, что Прозора может о нем беспокоиться.
– Позволь, – жалобно попросила Анастасия, – одним глазком взглянуть на Аваджи, а потом я вернусь и расскажу тебе о твоём муже.
– Ладно, – смягчилась Прозора. – Разве я могу отказать женщине, имеющей такой дар?!
На высокой кровати лежал Аваджи, а кто-то из челяди кормил его из чашки горячим кулешом. Он делал это осторожно и дул на ложку, как маленькому. Аваджи, похоже, уже наелся, но слуга продолжал его уговаривать съесть ещё ложечку…
– Может, я смогу покормить юз-баши? – лукаво спросила Анастасия.
– Ана! – просиял Аваджи и пожаловался: – Этот упрямец не хочет ничего понимать. Объясни ему, что я уже насытился. Говорю ему, не хочу, а он будто не слышит. Или я неправильно говорю слова?
Благодаря жене Аваджи немного говорил по-русски, но упрямое нежелание слуги понять его ломаную речь заставило усомниться того в своем знании.
– Матушка наказала съесть всё, – упрямо твердил тот.
– Я поговорю с матушкой, – спрятала улыбку Анастасия. – И скажу ей, что ты хорошо делал своё дело.
Челядинец, довольный, ушел, а Анастасия, кинувшись к мужу, покрыла поцелуями его родное лицо.
– Аваджи, любимый мой!
– Как хорошо, что ты пришла! – муж обнимал её с силой, говорившей о том, что здоровье к нему возвращается. – Я уж было испугался, что ты мне приснилась…
Аваджи с любовью посмотрел на нее, но через мгновение в его взгляде появилось удивление.
– Как я сюда попал? – спросил он.
– Мы принесли тебя. Вместе с одним смердом.
– А как ты меня отыскала?
Я видела… со стены Лебедяни… твой бой с князем Всеволодом.
– Ты вернулась к нему?
– К нему? Как ты мог такое подумать? Разве ты больше не мой муж?
– Но он тоже твой муж, от которого тебя увезли насильно.
– Это правда, – кивнула она, – но разве я могла подумать, что полюблю тебя.
Всё напряжение, которое до сего времени сковывало Аваджи, лопнуло, точно нарыв, принося невыразимое облегчение его душе. Слёзы навернулись ему на глаза, и он отвернулся, скрывая смущение.
– А не могла бы ты дать мне ещё немного той вкусной похлебки? – он посмотрел на чашку, которую Анастасия держала в руке.
Она рассмеялась.
– Ты не хотел показать слуге свое обжорство?
Аваджи начал было есть, но опять какая-то мысль лишила его аппетита.
– Тогда почему ты ушла?
Анастасия посмотрела в глаза мужа: вот что, оказывается, мучило его! Отчего ушла Анастасия? Было ли что в курене Тури-хана, кроме самого Аваджи, чему она хотела бы сохранять верность? Как объяснить мужу, что такое родная земля? И что это не просто любая степь, где можно поставить свою юрту…
Может, потому так ужасна для русских жестокость монголов, что те не понимают слова «родина»? Нет у них других ценностей, кроме золота и серебра, потому и не жалеют, не щадят чужих святынь… Но пока ей придется объяснить понятно для него, оставив настоящее объяснение на потом.
– Я ушла потому, что Тури-хан замыслил против нас с Заирой гнусное злодеяние.
– Разве Аслан этому не мог помешать?
– Хан отослал его в поход сразу после твоего отъезда. Заире пришлось бежать с ним, переодевшись в мужскую одежду. Ехать с ними я не могла. Тогда бы ты никогда меня не нашел.
– Хан хотел сделать вас своими наложницами? – глухо спросил Аваджи.
– Покорными и безответными. Бучек собирался добиться этого с помощью своего знаменитого кнута. А наших детей они договорились продать какому-то купцу.
Аваджи содрогнулся.
– Аллах милосердный и всемогущий! В то время, как я добывал для хана богатства, рискуя головой, он, сидя в безопасности, тепле и сытости, замышлял лишить меня всего, что я имею. Такой малости по сравнению со всеми его богатствами!
– Наверное, потому, что он как раз и завидовал этой самой малости, – мягко сказала Анастасия, – потому что, несмотря на все свои богатства, не мог купить себе обыкновенного счастья.
– Но тогда… – Аваджи скрипнул зубами. – Тогда я больше не считаю себя обязанным следовать верности хану! И как только смогу вернуться, я убью его! Без жалости и сожаления.
– Убивать Тури-хана тебе не придется, солнце мое, потому что ни светлейшего, ни его пса Бучека больше нет на свете.
– Прошу тебя, расскажи, как все произошло?
– Как ты себя чувствуешь? – невпопад, как ему показалось, спросила Анастасия.
– Я почти здоров, если не считать слабости во всем теле. Сегодня я даже не смог сам встать. И ещё вот здесь, – Аваджи положил руку на то место, откуда ещё вчера вырывались свист и клекот. – Вот здесь, внутри, будто саднит, будто кто-то пролез ко мне внутрь и все там расцарапал.
