Книга Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

Когда Натан вернулся в беседку, Степан уже закончил чтение и пребывал в глубоких размышлениях. При сём курил и попивал кисель солнечного цвета и вкуса.

— Знатно, Танелю, ты там всё подчеркнул. Толково. Я по тем пометкам шел, как за шелковой нитью. Потому — быстро.

— И что скажешь?

— Міркувати треба…

— Вот я думаю, как там странно всё. Изумляюсь просто, кто же из российских чиновников в Одессе, да еще с «постом», не просто соглашался общаться с Гологордовским, но и взял для исполнения ответственного тайного задания? Уж не нафантазировал ли он этого «сослуживца»?

— А мне, знаешь, что сдается? Не такой уж он полоумный, этот Гологордовский. И в его «сослуживца» с «постом» в Одессе нужно верить.

— Отчего же?

— Давай с самого начала вспомним, как дело йшло.

— Давай. Только ты говори, потому что я вчера так начитался, что голова забита всем этим. Воздуха в ней нет, как бы. Фактам слишком тесно, не повернуться.

— Ото верно, друже, — усмехнулся Степан, — а у меня голова ныне почти пустая. В ней два воза с солью легко разъедутся. Отже, в чем соль, поищем… Через что всё начиналось? Умер, причем наглою смертью, рыбный торговец. Отчего, если честно, власти засуетились «по-особому»? Потому что лавка пристреленного — на откупе у Абросимова. А над ним «особенный» Вязьмитенов гетманствует. Так, ничего я не перекрутил?

— Нет, всё верно.

— Потом ты находишь одёжу дворянскую. Потом еще — обрывки записей с высокими политическими размышленьями. И с польским присмаком. Вот тут, кажется, самая большая тревога у властей наших разлюли-любимых. Через почему?

— Потому что император вскоре должен приехать.

— Отож! Это важное событие для города. И каждая сторона со своими атаманами хочет свое решение продвинуть и закрепить. Вот тут уже кроме чиновной державной власти, которая с местной русской партией, начинают и другие беспокоится. Хто?

— Греки.

— Так. Они всё больше по денежной части волнуются. И понятно почему. Оттого как с других боков не ущучишь. Со стороны веры их не тронь, вера-то греческая, это еще они Москву ущучить могут. Земли у греков под Россией нет. Почти вся — под турками, Республику Островную — и ту англичане отобрали. Тут ясно… А вот ляхи чего волнуются?

— Потому что поляки. То есть ляхи, по-твоему.

— Саме те. На поляков теперь всё легко списывать, если где что в России не так. Никто ж в Московщине не поверит, что они державу свою восстановить не мечтают. Потому их при любом случае придавливать будут. А они каждый раз бузить станут. И тут пока не перекрутил, так?

— Так.

— Вот мы на горку в наших любезных отношениях с властями и вышли. А что же дальше?

— Дальше Дрымов первым начал секретничать насчет того, кто по документам хозяин хутора на Средних Фонтанах, где жил Гологур-Гологордовский. Так что всё с горки покатилось.

— От! — воскликнул Степан, подняв правую руку с трубкой. — Саме те. Те саме!

На последних словах у Натана перед глазами на мгновение вспыхнуло английское The same. «Надо же, — подумалось, — какое совпадение забавное».

Степан продолжил:

— Ось тут ты узнаёшь фамилию подложного Гологура. События становятся гуще, а отношения — острее. Убили Понятинскую, тут же следом выкрали письмо у цесарцев… — (Кочубей любил называть австрийцев так, по-старому.) —…Мы же с тобой с местными властями русскими общение еще больше теряем. Дрымов вообще говорить не хочет.

— Или не может.

— Ага — или не может. Ему паркан навколо этого дела поставили, боясь, что сболтнет не к месту. И вот Афанасий свет Сосипатрыч отсылает тебя на разговор с Вязьмитеновым. А что ж тот?

— Внешне — изображает большое волнение в связи с гибелью аристократки. Но реально ничего не делает и делать не приказывает. Фактически останавливает расследование.

— Я тебе еще другое скажу. В городе последний хлопчик, вот такой дрыщ мелкий, рассказывает, что то ли поляк богатую коханку прирезал, приревновав ее к ее же брату, то ли брат убил сестру, застукав с коханим.

— Да, и в канцеляриях одесских примерно так же говорили, только в выражениях более изящных.

— Ага. И вот теперь у меня до тебя новость цікавая, наисвежайшая… — Кочубей смачно длинно затянулся трубкой.

— Степко! Ну, что там, говори — не тяни.

— Я ж сегодня ходил на кладбище. Посмотреть, как Стефанию хоронить будут.

— Ах да! Я в храме был на отпевании. И потом ее повезли на кладбище.

— Так ось — панночку не похоронили.

— Как?

— А так. Еще раз отпели и повезли в семейный склеп.

— Вот как! Важно знать, где он находится.

— Точно того не знаю. Но у этих Понятинских земли, а значит, и фамильных склепов, предостаточно как на подмосковских землях, так и на цесарских. А поскольку она родилась на Галичине, то…

Горлис чуть не подпрыгнул от догадки, к которой его подталкивал Кочубей:

— Но если Стефанию повезли в склеп, расположенный в галичанских землях, то, получается, что Марцин или его посыльный должны были сходить в Австрийское консульство — выправить бумаги для перевозки тела через Радзивилловскую и Бродскую таможни.

— Саме так!

— Значит, Понятинского можно подозревать в том, что это он или же кто по его поручению выкрал из кишиневского конверта письмо Гологордовского? — Степан утвердительно кивнул головой. — Но ежели идти дальше… Неужели это он мог убить Ежи, а потом еще и сестру?

Степан только развел руками:

— Эти Понятинские имеют славу странных. Оба неодружені. На балы-маскарады, приемы разные, каких в Одессе хватает, почти не ходят…

— Не ходили.

— Так — не ходили. Всё больше друг с дружкой общались. И я довольно легко могу поверить, что пан Марцин стрельнул пана Ежи, считая, что тот плохо влияет на сестру, мешает ей жить. Совсем трудно представить, что он мог убить сестру. Хотя кто знает, какие они «странные»… Возможно, и такое, что Понятинский — не убийца, но письмо велел похитить, поскольку узнал о нем и посчитал, что там нечто может портить репутацию ему или его сестре.

— Пан Марцин утверждал мне, что людей такого высокого рода, как Понятинские, ничто скомпрометировать не может.