В голове начинает шуметь.
Ну же, попроси меня остановиться, малыш. Я же для этого даю тебе эти долгие паузы…
Нет.
Ни слова.
Стоны — да, они уже отчаянные, глубокие, несдержанные.
Но — ни слова.
Он даже не пытается меня остановить.
Кажется — да. Все это ему тоже нужно.
Как в это поверить?
Сорок два.
Тишина опутывает меня все больше. Тьма вокруг гудит все глуше, все спокойнее. Я уже ничего не вижу, кроме спины, на которой нет живого места. И даже крики слышу будто словно вату.
У хмеля, что кипит в моей крови, ужасно сильный градус…
Сорок три.
— Стоп, — цепкая рука наблюдательницы хватает меня за запястье, ещё до того как рука снова пошла в замах, — он в отключке. Стоп!
Стоп. Время брать себя в руки.
Я будто выныриваю после того, как опустилась до дна. Как же легко дышится…
Мир. Вокруг.
Он ещё здесь, да. Стоит себе. Никуда не ушёл.
Подходящий момент, чтобы взять и прийти в себя. Раньше — было бы хуже.
А сейчас — я выложилась.
Выплеснула все, что могла, и в душе осталась только тишина и пустота.
— Давно в отключке? — выравнивая дыхание, уточняю я.
— Два удара как не реагирует.
И ты остановила меня только сейчас?!
Убила бы…
Первый мой шаг — к нему. К нему, с его истерзанной спиной, к нему, почти недышащему после всего перенесенного.
Господи, ну и картина…
Взгляд не двигается, дыхание слабое, тело обмякло и висит на ремнях.
Болевой шок..
Господи, ну какой же дурной, а…
Но насколько же жертвенный дурной мальчишка.
Пусть. Пусть дурной, пусть — гад редкостный, но только мой. Черта с два я соглашусь поделиться им с какой-нибудь Эвой, Олей или даже Наташей.
Хотя, посмотрим.
Может, после настолько близкого знакомства со мной — сам сбежит.
Имеет право.
Ну, а если нет?
Я распускаю петлю ремня на одном запястье, наша кураторша тянется ко второму.
— Я сама справлюсь, — холодно замечаю я, — лучше достань лёд и полотенца.
Теоретически, я не должна отказываться от помощи сейчас, я ещё сама не совсем в адеквате. В голове гудит отступающий, притихающий домспейс и голова немного кружится от этой эйфории.
Но я не хочу, чтобы к нему прикасались другие пальцы…
Ослабляя вторую петлю, я осторожно подставляюсь под Антона, помогая упасть именно на меня. Подхватываю под руки, утыкаюсь носом во влажную солёную шею.
Вкусный мой… Как от тебя оторваться, скажешь?
Комната спланирована так, что сделай два шага назад и окажешься у самой кровати. Не так и сложно преодолеть это короткое расстояние и сгрузить на темное покрывало расслабленное мужское тело.
Я успокаиваюсь, щупая пульс.
Будто с каждым толчком сердца в мои пальцы мне становится яснее, что делать дальше. Вторая рука моя ведёт по его спине, стирая кровавый потек — а они на самом деле есть. И немало.
Кровь с ладони я слизываю.
Не инстинктивно, совершенно осознанно.
Изысканный у него вкус…
Давно я не пробовала чужую боль вот так.
Ну, вот как, скажите, прикасаться к крови наглухо женатого Проши?
Это обычно слишком личный жест, интимный, пересекающиий незримую черту. Обозначая, что мой саб значит для меня безумно много.
Антон — значит.
Он значит столько, что мне даже страшно это осознавать.
И явившись ко мне сегодня, он меня просто приговорил. По крайней мере, больше врать самой себе у меня вряд ли получится…
Все.
Он позволил мне все.
А что могу предложить ему взамен я?
Глава 36. Ирия
Домина-куратор возвращается с мокрым полотенцем и аптечкой.
Останавливается, наблюдая за тем, как я распускаю завязки на маске Антона. Если честно, она может сделать замечание, ибо — ну, она-то не в курсе некоторых моих нюансов общения с Юрием и про настырного Верещагина она тоже не знает. И она может постоять за тайну личности контрактного саба, хотя сейчас ему нужно дыхание и свобода от всяких сдерживающих приспособлений типа кожаных масок, с их недышащей поверхностью и кучей вязок.
А мне — нужно убедиться, что я ещё не совсем сошла с ума…
— Ты ведь поняла, кто он? — произносит куратор, протягивая мне полотенце. И это совсем не та формулировка вопроса, и совсем не тот голос, который я ожидала услышать.
Мы не говорили до сессии, все условия наблюдателю я отправила по электронной почте, а позже я не узнала ее только по одной причине — я была слишком глубоко в себе.
Я сейчас-то вполне имела возможность не заметить этого слона у себя под носом.
Но я всё-таки замечаю!
И первый мой порыв, когда я сопоставляю тон и формулировку вопроса с реальностью — грязно выругаться. И если бы не Верещагин, которому сейчас громкие звуки противопоказаны — я бы не удержалась. А так — приходится приглушить тон.
— Эвелина?! — распутывая предпоследний узел завязок на маске Антона, шиплю я. Кстати получается не так агрессивно, как мне бы хотелось. Сказывается, что я ещё не отошла с сессии. В душе тишина. Такая полная, что сложно заставить себя шуметь.
Нет, не сейчас, когда мой журавль лежит у меня в ладонях, и я так боюсь шевельнуться хоть как, боясь, что его спугнет лишний взмах моих ресниц.
— Ну не начинай, Ирина, — невозмутимо хмыкает Эва, — да, это я, а у тебя на коленях лежит твой Антон. Пожалуйста, кстати.
Если бы он вправду не лежал у меня на коленях, если бы мне не было настолько важно, что с ним, одной наглой курицей в этом мире стало бы меньше.
Вот только в эту конкретную секунду я не хочу тратить свое время на Эвелину, когда у меня есть заботы поважнее.
И эта идиотская маска наконец отступает, позволяет мне впиться глазами в усталое лицо Антона.
Да. Он. Не глюк! Я его не выдумала в своей безумной мании, мой сладкий паршивец действительно у меня в когтях. Вздрагивает, когда лица касается прохладное полотенце. Ну, хорошо, не такая глубокая отключка, какая могла быть.
Я не сомневалась, что Эва — это Эва. А вот в то, что тот, кого я знакомила со своей плетью — Антон, мне поверить было сложно.
И даже слова Эвы, это фактическое подтверждение, никакой роли не играли. Я должна была увидеть сама. Должна была убедиться, что это вправду он, а не я окончательно свихнулась и вижу Верещагина в каждом мужчине.
