Я улыбнулся как можно нежнее. Какой же ты дурачок, мой сладкий, да еще и ябеда! Думаешь столь дешевым способом девочку развлечь? И именно потому, что мы с тобой вроде бы никогда силой не мерились — на глаз оцениваешь, а глаз залит, да и мозги подгуляли. Ты же явно думаешь, что на голову выше, вдвое толще, ряхой шире — значит, сильнее. Ох, заблуждаешься, родной. Я б тебя и при жизни по асфальту размазал, а уж сейчас… ну, чего лыбишься, солнышко в полночь? Беги, беги скорей, пока дядя добрый!
— У вас, Сергей Батькович, информация не проверена. Так и ошибиться недолго.
— Ты, Дрейк, вообще… ты вообще… ты лишний раз не сунешься! Переживает он! А когда Колян в Вадика стрелял — ты отсиживался, да? Отсиживался?!
Как же человека заводит собственная храбрость! Обвел в поисках новых впечатлений окружающий мир мутным взором. И уперся в Джеффри.
— А чего это за козел с тобой?
Вот это ты сгоряча. Ты упустил свой шанс, парень, и теперь точно вознесешься к благим небесам в сияющей колеснице. Ты что, маленькой собачки чадо, вякнул про моего Джеффчика? Вырвать язык.
— Джеффри, — позвал я. — Тут один плохой мальчик нуждается в кровопускании.
Пока он подходил, а Серега замахивался, я трогал языком верхние зубы. Клыки! Клыки выросли, мама дорогая! Еще какие!
Серегину руку я поймал на подлете. Как бабочку изрядного размера. И морда лица у него опечалилась, как у обиженной гориллы — злые люди бедной киске не дают украсть сосиски. И нарисованная улыбка его дамы погасла и оплыла — она даже забормотала: «Мальчики, мальчики, не надо»…
Надо, Федя. Надо.
Когда Джеффри взял Серегу за подбородок и приподнял его садовую голову, в поросячьих Серегиных глазках мелькнула тоска первой в его жизни разумной мысли. И он тоже забормотал: «Мужики… ну мужики… я же пошутил… ну че вы, ей-богу… мужики…».
И тут на меня накатило — и ярость, и презрение, и отвращение к этой красной тупой морде, к этому тону заискивающему, к этому запаху перегарища, дезодоранта и тела его мерзкого — с такой силой, с такой страстью, что я схватил его зубами за горло. Как хищный зверь — какую-нибудь травоядную тварь, какого-нибудь кабана оборзевшего, тоже вообразившего себя хищником. И девка тоненько взвизгнула и умолкла.
Его сила, растворенная в крови, мелкая, грязноватая, как тусклый свет или остывший кофе, меня разочаровала. Пришлось выпить много, пока почувствовалось хоть что-то. Потом я оттолкнул его к стене и насладился зрелищем лица леди в черно-белую полоску, как морда зебры, с дикими глазами — и позы Джеффри, который допил то, что осталось, аккуратно, как шампанского пригубил.
И труп, белый-белый, рухнул на серо-лиловый снег к ногам обезумевшей девицы. А в моей душе ничто и не дрогнуло, хотя я только что впервые убил, как вампир.
Жизнь человеческая бывает бесценной. И чудесной. И уникальной. Но бывает, что, отнимая жизнь, вы отнимаете чепуху. То, что ни владелец не ценит, ни окружающие. Пил, морды бил, деньги тянул, трахался — и помер. Всяк его прискорбно вспоминает. Аминь.
— Я убил его во сне? — спросил я.
— Да. Но — по-настоящему. В другой реальности смерть будет другая. Но — будет.
— Понял. А девка?
— Она забрела в его кошмар. Это ее ужасный сон, я думаю. Как ты чувствуешь себя?
— Понял, на кого буду охотиться, — сказал я и улыбнулся. — Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк! Рр-р-р!
— Нашел оправдание, Мигель? И когда же ты по взрослеешь?
— Тебе же с ребеночком интереснее, дедуля!
Джефф смотрел на меня, и глаза у него светились.
Между нами был сияющий мост чистой силы — как Млечный Путь, я дышал его любовью, ладаном, морозом и тонким неописуемым запахом ночи. Мне снова просто отдавали — мне слишком часто в последнее время просто отдавали, просто для тепла, и я подумал, что когда у меня будет возможность, я тоже отдам. Все, что понадобится.
Вплоть до Вечности.
Вовка Мартынов шмякнул трубкой об рычаг. Гудки, гудки, гудки.
Посидел минуту, зло глядя на телефон, снова придвинул его к себе. Номер «трубы». Дохлый номер. Сдвоенные гудки снова заскреблись в ухо. Аппарат выключен. Аппарат не оплачен. Аккуратист Мишка, не существующий без связи, забыл заплатить за мобильный номер. А дома не берет трубку. Или его нет дома?
А где он уже вторую неделю?
Мартынов задумался, поскребывая пальцем небритый подбородок. Мишка чокнутый, Мишка вечно ввязывается в сомнительные авантюры, связывается с темными личностями, развлекается такими вещами, о которых иным-прочим и думать ужасно… но Мишка есть Мишка. Он, конечно, может отправиться на Клондайк, или в Кресты, или встречаться с крестным папой Сицилийской мафии, исчезнуть на год и на два — но…
Но он во время последней встречи был слишком явственно не в себе.
Серебряные пули, чеснок и вампиры — это слишком даже для него.
Мартынов отчетливо вспомнил Мишкино усталое лицо с синяками под глазами. С каким-то незнакомым Мартынову затравленным, потерянным выражением. И как Мишка безнадежно посмотрел на прощанье. И все это было совсем на него не похоже.
Необычно, когда Дрейк не язвит и не прикалывается над всем и вся. Необычно, когда ничего не ест, ни капли не пьет, смотрит в одну точку. Куда же он впутался на этот раз? Хорошо впутался. Как никогда. И если серьезно — то не вампир же его укусил на самом-то деле!
Неужели Мишка спятил? Неужели так может быть — чтобы человек с крученой проволокой вместо нервов, чего только не насмотревшийся, где только не побывавший, взял и сбрендил на пустом месте в мирное время? А ведь Прохоренко когда-то сказал: «Если ваш взвод будет толпой сходить с ума, то последним чокнется Мишка Ярославцев». Неужели он ошибся?
Мартынов достал справочник «желтые страницы» и стал искать телефоны справочной службы психиатрических клиник.
Нет, нет, нет. Ярославцев Михаил Алексеевич, шестьдесят девятого года рождения, высокий, блондин, с армейскими наколками на плече и под ключицей, не поступал ни в психушки, ни в травму, ни в какие иные места, где может оказаться странствующий авантюрист, попавший в беду. В милиции, правда, сообщили, что Ярославцев проходит свидетелем по делу об убийстве, но куда-то запропастился, и больше о нем ничего не ведомо.
А что за убийство? Свидетеля не могли — того?
Да нет. Клиент — в дурке. Наркотики, водка — белая горячка или как там… убийство в невменяемом состоянии.
Час от часу не легче.
— Ты кому там названиваешь? — спросила Тонечка, всунувшись в дверь комнаты.
— Да… Мишку хотел позвать Новый Год с нами встретить. Шляется где-то.
— Вовка, Новый Год — семейный праздник. Может, мы вдвоем, а? Я тебе подарочек сделаю — у-у…
Мартынов сгреб Тонечку в охапку, чмокнул в нос.
