Я тихо плакала, сжавшись в комок, а Тони стоял перед кроватью на коленях, уткнувшись лбом в мои ноги.
— Прости, — шептал он. — Пожалуйста, прости меня.
Его выворачивало наизнанку в туалете, я придерживала ему голову и думала: какие принцы, какие кони — сплошная проза жизни. Месяц назад я сама обнимала унитаз в своей ванной. Романтика, чего уж там.
Я помогла Тони добраться до кровати и дождалась, пока он уснул. Потом встала, оделась, едва не вывихнув плечо, когда застегивала молнию. Прикрыв дверь, вышла на лестницу, нашла туфли, но надевать не стала — так и пошла по траве босиком, придерживая подол. Фейерверк уже закончился. Надо же, я и не заметила ничего — ни всполохов, ни грохота. В саду никого не было, но дверь еще не закрыли.
Пройдя через пустой холл, освещенный только настенными светильниками, я поднялась по лестнице, протиснулась между пюпитрами музыкантов и зашла в свою комнату. Быстро разделась, аккуратно сняла украшения, упала на кровать и снова залилась слезами.
Дверь скрипнула, и я вздрогнула. Узкая щель расширилась, в нее просунулась лапа с когтями, потом морда. Фокси запрыгнула на кровать — или Пикси? Да какая разница. Поскуливая, корги облизывала мое лицо, как в ту ночь, когда мне снились кошмары. Забравшись под одеяло, я обняла теплую мягкую собаку и провалилась в сон, больше похожий на обморок.
[1] (англ.) «Белый галстук» — самый строгий дресс-код для вечерних публичных мероприятий. Включает в себя фрак, белый жилет, белую бабочку и лаковые туфли для мужчин, длинное платье, перчатки, драгоценности и туфли на высоком каблуке для женщин.
26. C чистого листа
— А чего ты хотела? — нервно спросила Люська. — На, полюбуйся.
Она бросила мне газету. Судя по заголовкам, вполне приличную, не бульварный листок. На первой странице ничего скандального не обнаружилось, а вот в разделе светской хроники красовалось большое фото, на котором меня страстно обнимал тот самый приторный красавчик. Судя по подписи, некий промышленный магнат международного масштаба. Я значилась как «миз Светлана 3., русский архитектор». Ничего так, ага. Интересно только, кто про архитектора доложил?
— Это еще желтая пресса не подоспела. Там тебя точно под орех разделают, они это любят, когда на новенького. Никому не известная красотка из России — это же конфетка!
— Люсь, — всхлипнула я. — Ну я же ничего такого не делала. Просто танцевала. Дебретт…
— Хреново ты читала Дебретта, — отрезала Люська. — Там написано, что дама вполне может отказать кавалеру, если обещала танец другому. Или если устала и хочет отдохнуть. А ты как будто специально — один танец за другим, полюбуйся, мистер Каттнер, каким я успехом пользуюсь.
— А я виновата, что он ушами хлопал и надрался, как свинья? — огрызнулась я, продолжая хлюпать носом.
— Я бы на его месте тоже надралась.
— Да черт возьми, ты же сама хотела из меня королевишну сделать, фея-крестная хренова, — заорала я. — А теперь я же и виновата.
— Дура! — припечатала Люська. — Я за тебя переживаю, поэтому и ругаюсь. Было бы мне пофигу, только посмеялась бы. Мда, не знала, что Тони… Мне Питер к концу бала сказал, что он в дымину. Хотела тебя предупредить, но ты уже с ним танцевала, а потом вы раз — и испарились. В саду тебя искала, а оно вот что, оказывается… Джонсон мне сказал утром, что ты пришла уже после фейерверка, он как раз собирался дверь закрывать. И что утром на завтраке не была.
— Не хотелось.
Мы сидели в Люськином будуаре — в халатах, растрепанные. От моей вчерашней дивной прически не осталось ровным счетом ничего, и я понятия не имела, как теперь буду укладывать волосы. А уж какая жуткая опухшая физиономия глянула на меня из зеркала, когда я чистила зубы…
— Джонсон завтра едет в Стэмфорд. В клинику на обследование. Спасибо, Света, ты не представляешь, насколько нереально найти в сезон замену дворецкому. Тем более — замену Джонсону.
— Люсь, но я же…
— Свет, ты все правильно сделала. Это был сарказм, если не поняла. У него серьезные проблемы с позвоночником, и все это могло закончиться параличом. Если бы затянул до осени. Фиц раскололся, что ты ему рассказала.
— Я не знала ничего толком. Он все время морщился и поясницу тер. Когда думал, что его никто не видит. Сказал, что двигал какой-то ящик и потянул спину. А доктор сказал, что у него… ну, у Джонсона… что у него была какая-то очень серьезная травма. И что он отлынивает от осмотров уже давно. И что теперь?
— Откуда я знаю, что теперь. Сделают томографию, там видно будет. Может, хватит уколов. Но — по закону подлости — скорее, понадобится операция, потом реабилитация. Понятия не имею, где искать дворецкого. Питер позвонит в академию, может, кто из выпускников остался не при деле. Но это вряд ли.
— А через агентство?
— Не смеши, Свет. Это же не официант, не горничная. Такие специалисты на вес золота. Ты знаешь, сколько раз у нас Джонсона пытались переманить, чего только не обещали?
— Он теперь меня ненавидит, — повторила я то, что сказала Тони.
— Да брось, он же не идиот. Ну ладно, ненавидит немножко, да. Только не тебя. Когда ты рассказала про Маргарет и про кольцо, я тоже ненавидела всех — и тебя в том числе. Целый день. Вот и он так. Ненавидит ситуацию, а ты, вроде как, под раздачу попала. Ничего, остынет и будет тебе еще благодарен. Кстати, насчет Маргарет. Что она тебе сказала про Тони? Ну, про вчера?
— Ничего. Я ее не звала, а сама она не приходила. Наверно, не хотела навязываться. Да и потом, она не знает ничего о том, что происходит за стенами дома. Может только почувствовать мое состояние, прочитать некоторые очень отчетливые мысли. Особенно если я обращаюсь к ней.
— Слушай, Свет… — Люська подобралась ко мне поближе и обняла за плечи. — Забей.
— Хорошо тебе говорить, — вздохнула я.
— Плохо мне говорить. В конце концов, ничего не случилось, если подумать.
— Тебе так кажется? — возмутилась я. — Совсем-совсем ничего? Между прочим, он уверял, что не выносит ревности и прочих подобных штук.
— Ну ясень пень. Если б ты вздумала ревновать — конечно, не вынес бы. И потом, какая ревность, прочисти мозги. Его взбесило не то, что тебя лапали какие-то другие мужики, а то, что по положению ему до этих мужиков — как до Пекина раком. Я ничего не хочу сказать, Света, но социальное неравенство никто не отменял.
— Я такая же дворняжка, как и он, — возразила я. — Если ты помнишь, у нас с ним общие предки. Церингены, Невиллы, Даннеры… Почти каку Питера.
— Свет, ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду.
— Да, Люсь, понимаю. И согласна с тобой, что это обычное самцовое самолюбие. Я об этом сама вчера думала. Но меня убило другое. To, что он позволил этому своему самолюбию подмять под себя все, что между нами было.
