Я была одета как обыкновенная служанка: пышный, весь в оборках белый чепец, кокетливо заколотый дешевой булавкой, серый корсаж, черная суконная юбка и длинный накрахмаленный передник, шуршащий, как оберточная бумага, а поверх всего этого – темный буржуазный плащ, стянутый у шеи тесемкой. Вместе с Бабеттой мы несли медный таз с ручками, заполненный горячими блинами, свежим сыром, бутылями молока и крынками сметаны. Творог был еще теплый и своим запахом приятно щекотал ноздри.
Сержант подозрительно покосился на содержимое таза, снял с плеча ружье и штыком подбросил вверх несколько блинов, проверяя, нет ли чего запретного. Вопреки его ожиданиям, там действительно ничего не было, но действия сержанта вызвали горячий протест со стороны Бабетты.
– Да чтоб вам провалиться, болван вы эдакий! Невежа вы и есть невежа! Поглядите, что вы наделали! Станет ли это теперь есть вдова Капет? Дурак вы последний! Зальете глаза спозаранку вином и готовы потом все на свете испортить.
– Закройте свой рот, глупая женщина, – сказал сержант гнусавым голосом. – Я стою на посту. Кто это сегодня с вами? Что за девицу вы привели с собой? Я никогда ее не видел, прежде вы брали с собой другую помощницу.
Бабетта приняла воинственную позу.
– Ах, если весь вопрос в том, чтобы гнусавить, то за этим дело не станет! – И она загудела в нос самым отвратительным образом: – Мой генерал, прежняя помощница ушла от меня, потому что подыскала лучшее место. Разве я не имею права взять себе другую?
Сержант не слушал ее.
– Ступайте в караулку, там вас обеих обыщут. Ступайте, кому сказано! Ну?
Бабетте, несмотря на ее воинственность, пришлось подчиниться, и она увлекла меня за собой в караулку, награждая по пути сержанта очень нелестными эпитетами.
Нас действительно обыскали, прощупали швы одежды, проверили подкладки, нижнее белье – причем этим занимались не женщины, а простые солдаты, мужчины. Надо сказать, они тоже были смущены свалившейся на них миссией, но дело свое исполняли исправно. Результаты обыска были ничтожны: у Бабетты отобрали кухонный нож, объяснив, что у повара ножей достаточно.
Таким образом, два лимона, помещенных в нашем тазу, показались солдатам совершенно невинными.
Мы прошли на кухню, располагавшуюся в подсобном помещении. Здесь было жарко и душно, воздух пропитался запахом жареных цыплят. Людей было немного – как я знала, раньше, до казни короля, кухню обслуживало много поваров и поварят, но теперь остался только один, специально выбранный Коммуной, да служанка, не считая Бабетты и меня.
– Ну-ка, Алина, берись за работу! Так и быть, мы приготовим отличные блины со взбитыми сливками для вдовы Капет.
Эти слова адресовались мне – было условлено, что меня зовут Алина. Я боялась только того, что виртуозы кухни очень скоро увидят, что я скверная хозяйка. Меня никогда не учили готовить еду. Единственное, что я умела, – это сервировать стол, но сейчас это никого не интересовало.
Мои опасения были не напрасны. Едва я взяла в руки венчик и принялась взбивать сливки, ко мне подошел главный повар Ганье – человек, преданный Коммуне и ненавидящий королеву.
– Ну-ка, ну-ка, покажи мне свои руки!
Ничего не понимая, я протянула ему ладонь. Он взглянул на нее, поцарапал ногтем и бесцеремонно отшвырнул в сторону.
– Черт побери, что за неумеху ты привела сюда, Бабетта! У этой девки руки как у аристократки! Она наверняка всю жизнь ходила в надушенных перчатках… Нипочем не скажешь, что твоя Алина умеет что-то делать – смотри, только взялась за дело, а уж сколько сливок разбрызгала!
Бабетта горячо вступилась за меня:
– Бог с вами, гражданин Ганье! Эта девица быстро всему научится. Она не служила на кухне, это правда, зато она была горничной. Верно, Алина? Ты ведь сумеешь показать вдове Капет, что не все санкюлотки грубые и неотесанные, как она думает?
Я поспешно кивнула. Испуг, отразившийся на моем лице, явно понравился повару.
– Республика не собирается вытанцовывать перед Австриячкой! – буркнул он, но было видно, что он уступает. – Не нужны нам никакие манеры и реверансы…
Как бы там ни было, но он больше меня не беспокоил – может быть, его отвлекла необходимость варить суп к обеду. От Бабетты я знала, что Ганье, по сути, просто вор и смысл революции видит так, как и Дантон: если король обогащал дворян, то революция должна обогащать патриотов. Пожалуй, и половина того, что предназначалась королеве и ее детям, не доходила до них, исчезая в руках Ганье.
Мы работали без передышки два часа – до одиннадцати утра, когда пришло время подавать завтрак. Я уже начинала беспокоиться. На кухне ко мне относились несколько пренебрежительно, и нельзя было подумать, что меня пошлют наверх прислуживать Марии Антуанетте. Тем временем другая служанка ушла на рынок покупать зелень к обеду, а поварята были посланы разгружать подъехавшую подводу с провизией. В кухне остались только мы с Бабеттой да еще Ганье.
Было жарко. Душный чад, запахи сладостей и запахи маринадов сливались здесь воедино. Жарко полыхала плита. Все окна были распахнуты, но это почти не помогало. Мне вся кровь прихлынула к щекам, лицо стало влажным – казалось, нынче разгар лета, июльский зной.
Дверь распахнулась, и вошел тщедушный хромой человек, с виду очень чопорный и высокомерный. Дергающейся походкой он проковылял по кухне, заглянул в горшок, где варился суп, с одобрением посмотрел на вытянувшегося перед ним в струнку Ганье и удовлетворенно крякнул.
– Хорошо ли вы нарезали хлеб, гражданин повар?
– Это сделала Алина, наша служанка, гражданин комиссар. Можете быть уверены, к вдове Капет не попадет никакое письмо.
– Правильно делаете, гражданин повар! Знайте, что враги народа прежде всего попытаются запечь письмо в хлеб. Уверен, что вы раскроете их замыслы.
– Рад стараться, гражданин комиссар Лепитр! – совсем по-солдатски рявкнул Ганье, обнаруживая свое явное армейское прошлое.
Лепитр, один из четырех комиссаров, выбранных для охраны королевы Коммуной, ушел. Вид у него, несмотря на заносчивость, был весьма плачевный. У меня мелькнула мысль, что уж если Коммуна так скверно оплачивает труд своих чиновников, Батцу ничего не будет стоить их подкупить.
Пробило одиннадцать, и я принялась ставить на поднос еду, предназначенную королеве и ее семье. Бабетта видела мое замешательство. При столь пылкой революционности главного повара нельзя было надеяться на встречу с королевой. Батц, этот проклятый Батц будет просто в ярости… Но мне не хотелось рисковать, так как первейшей моей задачей было выбраться из этого осиного гнезда самой!
Внезапно Бабетта, резавшая свежую капусту, громко вскрикнула. Ее возглас был так пронзителен, что я содрогнулась. Палец Бабетты был порезан огромным ножом чуть ли не до кости.
Я сразу поняла, что она сделала это нарочно. Бросившись к напарнице, отчаянно вопившей о том, что ей дурно, я попыталась помочь, но тут же сама изобразила дурноту.
