От сарая взлетела надувная лодка и, описывая круги, шлепнулась в раздувшуюся от воды реку.
— Беппе, что происходит? — крикнула Ида, стараясь перекрыть шум бури.
— Не знаю. Надо нам выбираться отсюда. Давай спускаться, — ответил он. Кое-как, взявшись за руки, они вылезли из раскореженного кемпера и собрали разбросанную по площадке одежду.
Потом они забрались в "пуму".
К счастью, у Беппе в машине была сумка, с которой он ходил в спортзал. Он надел спортивный костюм, а она футболку и банный халат.
Беппе хотел сказать ей, что любит ее, как никогда еще никого не любил, и что чувствует себя заново родившимся, и что готов на все, лишь бы не потерять ее, но вместо этого он крепко прижал ее к себе, и, сидя так, они смотрели, как буря вконец разносит кемпинг.
Потом Ида нежно коснулась его шеи:
— Беппе, мне потребовалось время, чтобы понять, но теперь я уверена: я тебя люблю. И не чувствую себя виноватой за то, что мы делали этой ночью.
У Беппе само собой вырвалось:
— Что же нам теперь делать? А твой муж?
Она покачала головой:
— Не знаю... Я совсем запуталась. Знаю только, что я тебя люблю. До смерти люблю.
— И я тебя, Ида.
143.
— Течет река-а-а. Смотрю впере-е-ед. Машина мчится, оставляя позади серый дымок и меня. А этот мир, такой зеленый и такой равнодушный, потому-у-у-у что... — напевал Данило Апреа, рассекая за рулем своей "альфа-ромео"
Какое фантастическое ощущение — снова вести машину.
Как здорово держать в руках руль, чувствовать, как ноги греет теплый воздух отопления. Стрелка бензобака — на середине. В плеере — кассета с хитами Бруно Лауци[42].
"И чего я перестал водить машину?"
Он больше не мерз, голова прояснилась, печаль внезапно прошла, а вместо нее наступила пьяная эйфория.
Данило прибавил громкости: "...давным-давно, очень давно не раскрывает этот мир объятия ни для кого, как для меня, но мне же нужно, что-то большее нужно..."
"Орел" всегда был его любимой песней.
Он поймал себя на том, что вспоминает о путешествии, в которое они с Терезой ездили осенью 1995 года. Сколько раз они ставили эту кассету! И напевали вместе.
Тогда у него была "А-112" с белой крышей.
Они с Терезой только-только стали женихом и невестой. И решили съездить на три дня на море, под Римини. Как молода была Тереза! Сколько ей было лет?
Восемнадцать или девятнадцать.
Какая она была худенькая! Сейчас она немного поправилась, но фигура у нее все еще красивая.
Что это была за поездка! Твое суток кряду они занимались любовью в номере пансиончика. И ведь еще не были женаты. Поженились они сразу после этого. На свадьбе родители Терезы не появились. Они не хотели, чтобы дочь выходила замуж так рано и вдобавок за безработного.
— Но Терезе было наплевать. Она хотела выйти за меня, — с горделивой улыбкой сказал Данило.
Она была спокойна даже в тот день, когда произвела на свет Лауру. Акушеру она сказала: "Пусть войдет мой муж. Я хочу держать его за руку".
— Мой муж, — громким голосом произнес Данило. И повторил: — Мой муж.
144.
И как он об этом не подумал?
Муравьи не могут говорить вместо него.
Зря он их только гробил ради этого бессмысленного звонка.
Рино Дзена, заточенный в собственном теле, даже не знал, действительно ли муравьи пошевелили его рукой и нажали нужную кнопку. А теперь он больше ничего не слышал. Дождь пропал. Внезапно. И лиловое небо ближе к горизонту стало затягиваться синеватыми облаками.
"Слишком тихо вокруг. Может, меня похоронили заживо"
"Всякая тварь на Земле одинока в минуту смерти", — всегда повторяла ему мать.
Но она ошибалась: когда ты умираешь, с тобой муравьи.
Выстроившись стройными рядами, они молча наблюдали за ним, шевеля усиками. Он чувствовал на себе взгляд миллиардов маленьких глаз.
"Ну же, мурашечки, попробуйте еще разок. Еще один звонок, и все. Прошу вас"
145.
Пока Кристиано Дзена убаюкивал себя, засунув голову под подушку и ворочая задним местом, из глубины подсознания всплыли обрывки сна и горло сдавила тоска.
Кристиано не помнил отчего, но во сне он впал в отчаяние (может быть, у него что-то не получалось) и решил свести счеты с жизнью.
Он был в душевой школьного спортзала, только она несколько отличалась от настоящей: помещение в тысячу раз больше, в нем куча стоек, и из каждой шла горячая вода с паром. В центре стояла ванна, старинного вида, на фигурных ножках, и Кристиано лежал в ней по плечи в воде.
Он должен был покончить с собой, и сделать это по-быстрому, войди кто-нибудь и увидь его голышом, был бы позор. Вскоре появятся его одноклассники. Он слышал, как они играют в зале в баскетбол. Их перекликающиеся голоса. Стук мяча о щит.
В руке Кристиано сжимал старинную складную бритву с ржавым квадратным лезвием. Спокойно, без страха, он вскрыл себе вены на запястьях, но кровь не полилась.
Всегда так бывает, когда порежешься, проходит мгновение, и только потом начинает течь кровь, но на этот раз прошло не меньше минуты.
Тогда Кристиано стал изучать разрез, оттуда полезли муравьи, во рту у каждого был зеленый листок.
А потом он проснулся.
Хорошо бы, это не был один из тех кошмаров с продолжением, которые вновь начинаются, как только засыпаешь.
Опять зазвонил телефон.
"Значит, не ошиблись номером..."
— Вот достали!
Фыркал, он поднялся с кровати и в трусах и майке вышел в темный коридор. Была зверская холодрыга, и накопленное под одеялом тепло моментально развеялось.
Кристиано открыл дверь отцовской комнаты и на ощупь отыскал выключатель.
— Па, ты не слы...
Постель была пуста.
"Он внизу".
Если отец не слышит телефон, трезвонящий у него в полуметре от уха, значит, он совсем косой.
146.
Данило Апреа мог бы ехать и ехать без остановки. Как чудесно катить на юг, оставляя за спиной эту грозу и эту серую землю, кишащую змеями и скорпионами.
На юг, до самой Калабрии. До Сицилии. И оттуда еще дальше на юг. В Африку. Все южнее и южнее. Пустыни. Саванны. Нил. Крокодилы. Негры. Слоны. Южная Африка. До самого... Как там он называется? Мыс Горн? Там он остановится. И будет молча смотреть на океан с крайней оконечности Африки.
