Ну и ладно, не больно-то хотелось. Она тоже не собиралась ни здороваться, ни заводить каких-то разговоров – промчалась мимо со всех ног. Перед тем как повернуть в улицу, оглянулась. Бушуев все так же сидел, не шевелясь, уставясь на закат.
И вдруг Анюта почувствовала недоброе. Что-то случилось. Что-то плохое, еще хуже даже, чем ограбление сберкассы, чем преследование Бушуевым Петра. Что-то страшное – страшнее, чем сегодняшние гонки Анюты по заманихинским протокам!
У нее вдруг ослабли ноги – сказались усталость целого дня, голод, волнение и страх. Остановилась, придерживаясь за ближний забор – и чуть не упала, услышав рядом голос Катюши Перебываловой:
– Ань, ты чего?
О господи, ну и денек… Мало ему было начаться со встречи с Катюшей – он еще непременно желает этим же закончиться!
Отстранилась от ограды, приняла независимый вид:
– А что такое?
Катюша выбралась из-за малины, отложила тяпку – должно быть, рубила траву, которая, даром что июнь, успела вымахать под кустами, окаймлявшими участок, чуть не до пояса, – недоверчиво уставилась на Анюту:
– Ты где была, скажи на милость? Тебя тут обыскались все, и мать твоя избегалась по деревне, и Петр просил тебя поискать.
Анюта встрепенулась:
– Петр? А что случилось?
Тотчас спохватилось, что не надо было об этом спрашивать, не надо давать Катюше повода начать разговор, потом ведь не отвяжешься, но Перебывалова уже отбросила тяпку, подскочила к забору, оперлась на него для устойчивости – и теперь уже никакая сила не могла бы остановить поток ее словоохотливости.
И если Анюта еще могла уйти, пока Катюша не начала говорить, то потом она оказалась не в силах сдвинуться с места.
Оказывается, Бушуев искал в доме Петра Манихина тайник, в котором тот спрятал деньги, украденные в сберкассе. Причем если он и раньше практически не сомневался, что преступление совершил Манихин, то сегодня эта уверенность из него так и перла! И когда Анютина мать, в числе других наблюдавшая за обыском и очень переживавшая за жениха дочери, решилась спросить Бушуева, а по закону ли он поступает и есть ли у него бумага на обыск, тот только рассмеялся в ответ и сказал, что, когда он вытащит на свет божий схорон Манихина, ему простятся любые его действия. Все окажется законно!
И вот начался обыск. Спохватившись, что надо соблюсти хоть видимость порядка, Бушуев пригласил двоих понятых. Впрочем, это только говорится так – мол, пригласил. На самом деле ткнул пальцем сначала в одного, потом в другого. Ими оказались Катюша Перебывалова и, словно в насмешку, Саня Колмогоров, первый друг Петра. Уж он пилил-пилил Бушуева, уж он честил его, честил! Но остановить Ваньку не могла бы никакая сила. Он словно сошел с ума, и Санина ругань его только подхлестывала.
В доме Бушуев ничего не тронул – сразу повел понятых в подвал и давай там сбрасывать с полок пустые и полные банки. Мать Петра была великая мастерица всяких заготовок, в прошлый год столько всего припасла, что у Петра и до сих пор полно было солений-варений. Мать-то его теперь жила в Муроме, у старшего сына, у которого родилась двойня, помогала нянчиться, но Петра запасами обеспечила надолго.
Все это Бушуев порушил, а потом начал отдирать от стен полки. Погреб у Манихиных был выложен кирпичом (отец покойный постарался!), деревянные и металлические полки приколочены намертво. Бушуев, поняв, что дело не столь простое, как ему представлялось, звал кого-нибудь из мужиков себе в помощники, однако дурных не сыскалось. Может, Ванька с ума спятил, так что теперь, вместе с ним безумиться? Какой он никакой милиционер, а все же человек пришлый, чужак нижегородский, ну а Петр – он свой, заманихинский. Пришьет ему Ванька дело, посадят его или нет – еще бабушка надвое сказала, а с соседом, это всем известно, лучше не ссориться. Если Бушуеву так уж сильно нужна подмога, пусть себе подкрепление из райотдела милиции вызывает.
То ли по причине выходного дня, а вернее, потому, что в глубине души Бушуев понимал полную противозаконность своих действий, никакого подкрепления он не вызвал. Сбегал домой за столярным и слесарным инструментом и принялся корячиться один, отдирая полку за полкой и тщательно осматривая стены.
Катюша и Санька сперва честили его на два голоса, а потом притихли, подавленные его уверенностью в своих действиях. Кажется, даже Санька в конце концов почти уверился в том, что Бушуев знает, что делает.
Осталась нераскуроченной только одна стена, когда с рыбалки вернулся Петр. Еще, видать, по пути добрые люди успели доложить ему, что творится, потому что он как вбежал во двор, так сразу ринулся в погреб и накинулся на Бушуева. Ругался, кричал много чего… а пуще – тут Катюша так и впилась глазами в Анютино помертвелое лицо, – а пуще Анюту поминал: мол, Бушуев во что бы то ни стало решил отбить у него невесту, вот и готов ради этого на все. Только с того, мол, он к Петру и прицепился, будто собачий репей, а на самом-то деле ему плевать, кто Кольку Лукьянова убил и кто сберкассу грабанул. Все дело только в Анюте!
Много чего обидного высказал Петр Бушуеву, и, видать, оба они дошли наконец до белого каления, потому что Петр вдруг кинулся на Бушуева с кулаками, но не успел даже коснуться его пальцем, как тот вдруг сам на него бросился. И в драке сначала разбил ему лицо, а потом, когда Петька ответил сильным ударом, Бушуев так швыранул противника от себя, что Манихин отлетел, ударился всем телом о кирпичную стену, а потом сполз на пол – и остался лежать недвижимо.
Трясли его, тормошили, на воздух вынесли, но он в себя не приходил. Саня Колмогоров погрузил друга в коляску своего мотоцикла да и повез в больницу. Остальные разбрелись по домам. А Бушуев ушел из разоренного подвала, и никто не знает, куда он подевался.
– Да вон на косогоре сидит, – махнула рукой Анюта.
Странно она чувствовала себя… Усталость, страх – все куда-то подевалось. Так бывает после грозы, когда весь день томит тяжесть надвинувшихся облаков, а потом вдруг как ударит ливнем – и сразу станет легче. Бьет гром, свищет ветер, молния вспарывает небо, но это уже ничего, это уже не страшно, гроза свершилась, и дышится легко. Исчезает оцепенение, ожидание смутной беды: гроза – беда явная, от нее надо скрываться, спасаться, но это – дело привычное, человек знает, как теперь поступать.
Вот и Анюта знала, что сейчас ей надо поскорей добежать до «стекляшки», откуда через полчаса уходит последний автобус в райцентр. Только сначала – заглянуть домой, успокоить мать, сказать, что уезжает к Петру. И все-таки хоть что-нибудь съесть. Ей нужны будут силы!
Она сорвалась с места и ринулась по улице так быстро, что Катюша даже ничего не успела больше сказать. А впрочем, чего еще говорить? И так все сказано!
АВГУСТ 2001 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД
Корпоративная солидарность – неоценимая вещь! Особенно медицинская. К примеру, ты привозишь в травмопункт парня с переломом плеча, и врач с первого взгляда понимает, что перелом насильственный. А со второго взгляда – на твою физиономию – определяет злодея-насильника. А при этом в компании еще присутствует истерически рыдающая девица, в которой тот же проницательный врач с третьего взгляда вычисляет даму твоего сердца. Ну и какую логическую цепочку выстроит тут нормальный человек? Двое мужиков подрались из-за девушки, один другого поломал, а теперь строит из себя благородного рыцаря, в то время как ему место в «обезьяннике», то есть за решеткой. Но поскольку права никто не качает, поскольку поломанный не обличает своего обидчика, а девица хоть и в грустях, но победителя не судит, то этот врач-травматолог, раньше работавший в 35-й больнице и доктора Меншикова знающий как облупленного, опускает долу свои не в меру проницательные очи и предоставляет отношениям троицы развиваться согласно их логике. А вмешивается в эти отношения лишь постольку, поскольку вмешательство его необходимо: накладывает гипс на поломанное плечо и делает обезболивающий укол увечному, дает дозу транквилизаторов рыдающей красотке, кивает бывшему коллеге: мол, желаю счастья, здоровья и успехов в личной жизни! – а потом привычно кричит в коридор: «Следующий, проходите!» И Меншиков уходит со своей командой, размышляя, какой он сделал в свое время правильный выбор, отчаянно борясь на вступительных экзаменах за место в мединституте, а не пойдя, как хотелось маме, на филфак университета, куда поступить было гораздо легче!
