– Хватит морочить мне голову, – отчетливо произнес мужчина.
Это был голос Виктора Львовича.
Он что-то добавил, но я не расслышал.
Заскрипел гравий.
Я подался назад, к елям, откуда был хорошо виден поворот дорожки, ведущей вправо.
Трое мужчин и Мона Лиза сошли с гравия и зашагали по траве вниз, к кустам, окружавшим пруд. В одном из мужчин я узнал Пиля-младшего. Он держал Мону Лизу за руку, словно ребенка на прогулке. Когда процессия достигла кустов, Мона Лиза вдруг рванулась в сторону, но Пиль удержал ее, а те двое, что шли сзади, схватили девушку под локти, поволокли, и вся компания скрылась в ивовых зарослях.
Я напряженно ждал, не сводя взгляда с кустов, но не слышал ничего, кроме вороньей возни в ветвях деревьев да тихой-тихой музыки, доносившейся из дома, который занимала Лилия. Кажется, это был Шуберт. Лилия любила Шуберта.
Минут через десять из кустов вышел Пиль. Он выбрался на дорожку, потопал ногами, словно стряхивая с ботинок песок, и скорым шагом двинулся к соснам, среди которых стоял дом Виктора Львовича.
Его спутники не появились ни через десять минут, ни через полчаса.
Ни они, ни Мона Лиза.
Что там произошло? Они убили ее? Утопили? Или просто отвели в дом и сдали на руки Матреше?
От напряжения у меня разболелась голова.
Вернувшись в свой домик, я запер входную дверь на ключ и цепочку, проверил окна и поднялся в спальню.
Эти голоса за кустами, поникшая Мона Лиза с белым шарфом на шее, резко выделявшимся в темноте, ее внезапная попытка вырваться из рук Пиля, тишина, молчание… и эти вороны – эти чертовы вороны…
Что же я видел? Что произошло?
А главное – хотелось ли мне знать, что произошло?
Я лег спать, твердо решив уехать в Москву как можно раньше, но не успел закрыть глаза, как в той стороне, где стоял дом с колоннами, раздался крик.
Кричала женщина.
Быстро одевшись, я спустился во двор, прислушался – женщина все еще кричала – и побежал через луг.
Через несколько шагов остановился, присел в тени куста.
Снизу по дорожке поднимался Август. Он был без одежды и держал в правой руке что-то черное. Когда он оказался под фонарем, я понял, что в руке у него был пистолет. Август шагал широко, но не спешил и не оборачивался. Через минуту он скрылся за деревьями, и я, выждав еще немного, снова двинулся к дому с колоннами, но уже медленно, то и дело оглядываясь и прислушиваясь.
На террасе никого не было – крики доносились из глубины дома.
Миновав темную прихожую, я свернул направо и через открытую дверь кабинета увидел Топорова-старшего, который сидел за письменным столом, уронив голову на руки. Под руками расплывалось черное пятно.
В дальнем углу кабинета, освещенного торшером и настольной лампой, Иван Никитич Скромный, Третья Рука, торопливо рассовывал что-то по карманам. Не замечая меня, он подошел к хозяину, двумя пальцами взял со стола ручку с золотым пером, обтер ее о рукав и тоже сунул в карман.
Сзади послышались шаги, и я подался в темноту, но Нинель успела схватить меня за рукав.
– Август, – прошептала она. – Где Август?
– Пошел туда. – Я махнул рукой в сторону сосновой рощи. – Голый…
– Скорее!..
Нинель потянула меня за собой – я не стал сопротивляться.
– Что случилось? – спросил я, когда мы ступили на дорожку, ведущую к коттеджам. – Лиза пропала, теперь Август…
– Да плевать на Лизу! – Нинель прибавила шагу. – Почему голый? Август – почему голый?
– Откуда ж мне знать… это он стрелял в Льва Дмитриевича? Почему?
Нинель промолчала.
Она решительно толкнула дверь, первой вошла на террасу дома, который занимал Брат Глагол, и щелкнула выключателем. На столе стояли бутылки, пепельницы, тарелки с остатками еды. В углу на узком диване спала женщина, закутавшаяся в одеяло.
В спальне наверху никого не было.
Нинель отвела штору, и спальню залил колеблющийся свет.
– Пожар, – сказала она. – Где-то горит…
– Это конюшня, – сказал я.
Нинель бросилась к лестнице.
Из дверей и окон конюшни валил дым, из-под крыши выбивались языки огня.
По огромному лугу носились лошади и трое голых мужчин – Август, Брат Глагол и Ванечка. Они кривлялись и хохотали, подпрыгивали и падали. Похоже, они были сильно пьяны. При этом им как-то удавалось не попадать под копыта лошадей.
Нинель рванулась было к сыну – я с трудом удержал ее, потащил к деревьям.
– Да что вы, черт, делаете, – зашипела она. – Отпустите же!..
Споткнулась, упала, я помог ей подняться, втащил в кусты.
– Вон там, – сказал я, показывая рукой на другую сторону луга. – Тихо!
Она увидела мужчин, выходивших на луг, и замерла, узнав Виктора Львовича и Пиля-младшего. В руках у мужчин были автоматы.
Пиль остановился, расставил широко ноги, вскинул автомат, выстрелил – ближайшая к нему лошадь полетела наземь, перевернулась через голову, замерла.
Брат Глагол бросился к конюшне, но его догнала пуля.
Следующая пуля швырнула наземь Ванечку.
Август выстрелил наугад из пистолета, пригнулся, побежал на четвереньках, упал, пополз, замер.
Схватив Нинель за руку, я потащил ее за собой.
Остановились мы только у моего дома.
Нинель тяжело дышала, то и дело поднося ко рту платок, потом опустилась на колени – ее вырвало.
– Мне пора, – сказал я. – Уходите, возвращайтесь в дом, дождитесь милиции… или кто там приедет… в общем, до свидания, прощайте, все-все-все, мне пора…
Оставив ее на коленях среди сосен, я ворвался в дом, уложил в рюкзак тетради, надел теплую куртку, рассовал по карманам деньги, документы, сигареты, вылез через кухонное окно и по большой дуге двинулся к домам прислуги. Там была дырка в заборе. Охранники о ней знали, но смотрели на это нарушение сквозь пальцы. Только через эту дырку я и мог покинуть поместье, не привлекая внимания.
Всю ночь я болтался по платформе железнодорожной станции, наблюдая за беженцами в тюбетейках и полосатых халатах, которые развешивали одеяла на перилах, курили, сидя на корточках и пуская сигарету по кругу, а потом собрали одеяла и скрылись в лесу, откуда тянуло запахом еды.
Я по-прежнему не понимал, почему Август стрелял в отчима. Быть может, Лев Дмитриевич узнал об оргиях пасынка, о его гомосексуализме и решил лишить наследства? Но об этом он наверняка знал и раньше…
В Москву я прибыл первой электричкой. В толпе, пахнущей перегаром и одеколоном, дождался открытия метро, доехал до «Лубянки», поднялся по Мясницкой до Главпочты, возле которой уже прохаживались покупатели ваучеров, часа два гулял по Чистым прудам, встретил у входа в редакцию Булгарина, написал заявление о приеме на работу, после чего, оставив вещи и деньги в редакции, мы занялись поиском недорогой квартиры для меня, просматривая газетные объявления, потом взяли такси и поехали к Киевскому вокзалу, потом Булгарин исчез, а я в одиночестве бродил по темным улицам, пил водку, чтоб согреться, потом очнулся в темном закутке среди ржавых гаражей, у стены, ослепленный ярким светом, с болью в голове, голый, дрожащий, насмерть перепуганный, увидел шагах в пяти от себя двоих солдат в касках, с автоматами, и понял, что вот сейчас все закончится, вот сейчас эти парни прикончат меня, как собаку, услышал чей-то голос и почувствовал, как по ляжкам ползет говно, горячее, щиплющее…
