– Ты хотел спросить, что будет дальше? – мы практически касались лбами.
Я согласно покивал головой.
– Я не знаю… – ответила. – Ведь мир многогранен. Так?
– Я, например, влюбился в чужую жену… – произнёс я осторожно и зажмурился. Произнёс признание, наверное, первый раз в жизни! Семнадцатилетние сопли не в счёт.
– Серёш, – она благодарно сжала мою ладонь, – не говори о любви. Ладно? Пока хотя бы…
Слова её были по-своему мудры. Любовь подразумевает под собой ещё и ответственность…
– Пора одеваться, – грустно сказала она и прижалась ко мне ещё крепче.
– Олька! – я обнял её крепко-крепко и не смог сказать того, что чувствовал.
Обратно мы брели, взявшись за руки. И чем дальше отходили от того заповедного места, что показала мне она, тем сильнее сжимал я руку, чтобы не отпустить Олю от себя. В мире, в котором кроме тебя есть ещё масса народу, удержать любимую куда сложнее…
Мы расстались в метро. Провожать её не стоило. Мало ли удивительных и ненужных встреч подсовывает нам судьба.
– Ты позвонишь мне завтра? Я буду ждать.
– Конечно. А когда приезжает Артём?
– Четвёртого…
– А завтра… – во мне промелькнула робкая надежда.
– Завтра я с Венькой…
Ах да! Я опять забыл про то, что у неё есть сын!
Я медленно шёл по своей улице. Идти домой не хотелось. Потому что дом с появлением Паши перестал быть мне домом, логовом – да. Хотя в логове звери зализывают, а не бередят полученные раны.
Теперь у меня была актриса. Но жизнь моя не сделалась слаще – напротив, долги и отсутствие человеческого жилья превратили роман с актрисой в мелодраму с отсутствием перспектив.
Как бы я хотел, чтобы какой-нибудь злополучный трамвай переехал Артёма, гуляющего с ребёнком. От мысли этой мне вдруг сделалось гадко, но при этом мысль никуда не девалась. Эта единственная мысль, в которой я видел – о ужас! – надежду.
Подходя, я поглядел на своё окно. Свет горел, а значит, меня ожидал тесный остаток вечера с Пашей под боком.
Что ж! Мир многогранен!
К полюсам
А в последующие дни стало только хуже. Я вдруг начал казнить себя за несостоятельность. Я чувствовал себя воздушным шариком, в котором проделали дырочку, и из дырочки утекает воздух, дающий шару упругость.
Мне везде мерещилась Оля, и все остальные дела вызывали во мне в лучшем случае равнодушие.
Она звонила мне пару раз, но что можно сказать женщине по телефону, после того как пережил с ней один из лучших дней… Беспечной же болтовни не получалось. Мне надо было видеть, чувствовать её – телефонное оцепенение было вообще ни к чему. Мне были неинтересны последние её новости, чужды заботы… Мне хотелось вечного Кавголова.
После злополучного инцидента на работе я вообще прекратил разговаривать с Владом. Хмуро получал свои газеты и в компании телеги двигался по своему маршруту.
В перерыве между праздниками я нашёл банкомат, чтобы снять свои краснодарские деньги. Не глядя на экран, привычно набрал код. Аккуратная семейная пара, живущая в моей краснодарской квартире, посылала деньги первого числа каждого месяца.
Денег не было! Это было странным! Может быть, по каким-то причинам, из-за праздников например, перевод денег задержался? Я бы не стал волноваться, если бы не знал аккуратность моих съёмщиков. Так или иначе – денег не было.
Вечером я набрал свой краснодарский номер. После долгих щелчков услышал гудки. Они кажутся особенно длинными тогда, когда не ожидаешь ответа. Ответа не было! Я положил трубку. В конце концов, семейная пара не должна сидеть возле телефона, ожидая моего звонка. Да и телефон матери Юрки – временного хозяина квартиры – у меня был. Я начал беспокоиться. Не за семейную пару, на них мне было плевать! Я начал беспокоиться за свои деньги! Дальше – через запятую: честь и совесть.
Набрал номер.
– Юру? – переспросил глухой женский голос. Мама?
– Юру, Юру! – заторопил её я.
– Юрочка…
В трубке что-то завозилось.
– Да!
– Юрка! Это Степнов…
– Ну слава богу! – чему-то обрадовался он. – Я тебе в М-ск не могу дозвониться…
Мои подозрения как-то нехорошо оправдывались.
– Я в Питере!
– Ого! А я-то думаю… В общем, я тебе весь апрель звонил – хотел сказать. Мы с Натальей разбежались…
Дальше я почти ничего не слышал. После этих слов всё стало понятно. И в первую очередь то, что я взял на себя непосильные обязательства. Деньги Артёма ушли Югину! Просить их обратно – ниже любого достоинства.
– Как приедешь – ключи у меня…
Я что-то вяло отвечал.
– Хорошо ты устроился, – напоследок заметил Юрка.
Тебе бы так!
Я чувствовал себя приговорённым к смерти. И самое главное – мне вдруг стало стыдно! Стыдно за мои литературные попытки, хотя сейчас я заменил бы их словом «потуги». Стоило ли тужиться не для того, чтобы родить живое, а только лишь чтобы исторгнуть из себя чужеродное. Распрощаться с глупыми, ой какими глупыми мечтами.
Я закурил, приоткрыв дверцу балкона. Паши, к счастью, не было. Только его мне сейчас не хватало для полного несчастья.
От стыда кожа под волосами горела. Не кожа – шапка! «Пиши, дурачок!» – вспомнил я Ольгину фразу.
– Ум-м, – замычал я, стесняясь этого и не обладая мужеством сдержаться. Закурил вторую.
– Думай… Думай! – бормотал себе я, ходил кругами по комнате, соря пеплом в растопырившие зелёные лапы помидоры. Если я задевал рукой один из листиков, помидорная ботва начинала покачиваться, как будто бы кивая…
На чёрный день у меня оставалась ещё гитара. Хотя говорят, что проще продать свою жену. Но жены не было, и мне не с чем было сравнивать. Паша что-то говорил насчет Эдика…
Паша вернулся поздно. Наши отношения, охлаждённые историей с Верой, так и оставались прохладными.
– Паша, – обратился я к нему, когда он только вернулся. Сел на кровать, поставил на пол пакет с какой-то снедью, – дай мне телефон Эдика!
Он холодно фыркнул:
– Что вдруг?
– Он хотел гитару?
– Ну хотел…
– Ну вот.
Он как-то недобро посмотрел на меня, встал. Взял со стола записнушку:
– Пиши…
Телефонный Эдик оказался ещё хуже Эдика живого.
– Я же карась… – сдержанно ответил он, когда я объяснил ему свой звонок.
Я не знал, как солгать ему, что это не так. Потом ответил:
– Я тебе просто предлагаю инструмент. Паша сказал, что ты хотел купить…
