Алекс хочет что-то сказать, но тут начинается энергошоу. Вспыхивает экран — красным, белым, потом ярко-зеленым. По нему ползут буквы: братья и сестры мои, пиксели, работают, стараются.
Мы с Алексом смотрим, как на экране сменяют друг друга яркие рисованные картинки. Забавные люди с длинными, как сосиска, головами гоняются друг за другом по нарисованным улицам города… Я невольно улыбаюсь. Это действительно весело. Это смешно. Кто это придумал, нарисовал — неужели сам Хозяин?! Трудно поверить…
Появляется заставка. Потом реклама водяного насоса. Я поворачиваю голову, чтобы что-то сказать Алексу, но у него вдруг меняется лицо, он смотрит на экран…
Я оборачиваюсь — и успеваю увидеть огромную надпись, черным по красному: «ЛАНА, ПОМНИ СЛОВА ЦАРЬ-МАТЕРИ. ПОЩАДИ ИХ».
Дни проходят за днями, а я почти не сплю. Клубы, комнаты, какие-то мастерские: люди собираются тайно, накануне энергочаса. Каждая встреча начинается со страха и неверия.
— Ты — Лана? — спрашивают они презрительно и недоуменно. — Докажи!
Мне меньше всего хочется что-нибудь им доказывать. Я просто с ними танцую — танцую для них.
Некоторые подхватывают ритм сразу же. Некоторые — после долгих попыток. Мне попадается несколько человек, вообще лишенных чувства ритма, они не могут повторить — прохлопать — простейшего ритмического узора. Они разбалансированы, не слышат собственного сердца, тела их, как студень, но я должна спасти и их тоже.
Удивительное дело: день ото дня я не становлюсь слабее. Наоборот — чем больше изматываюсь, тем больше сил во мне накапливается. Люди за моей спиной переглядываются многозначительно.
Зато когда я засыпаю, вижу один и тот же страшный сон. Будто выхожу из клуба, сворачиваю за угол, а там стоит, поджидая меня, Хозяин Завода. Пытаюсь убежать и не могу. Ноги прилипли к асфальту. Такое жуткое ощущение — ноги прилипли…
«Помни слова Царь-Матери. Пощади их».
А себя я разве щажу?!
— Римус… где все твои барабаны?
— Раздал, — говорит он беспечно. — Синтетикам.
— Не жалко?
— Что делать, если у меня отобрали магазин? К тому же, может быть, они нам еще пригодятся…
Мы сидим в дальнем углу подземного клуба. Уже утро, синтетики расходятся. Мы с Римусом забились в уголок, где никто не мешает. И еще — это важно — здесь есть второй выход, в глубину, к кротам. На всякий случай.
В последнее время это стало моей повадкой — всегда проверять, есть ли второй выход. А лучше третий. Вся полиция города мобилизована на поимку «этой Ланы». Нам все труднее найти клуб для встречи с синтетиками, все больше риск, что кто-то, польстившись на обещанный властями призовой пакет, меня выдаст. И все больше не по себе — могу привести хвост к той норе, где живут сейчас прежние обитатели гнезда Перепелки.
— Тебе нелегко, — говорит Римус.
— Такое чувство, будто я пытаюсь выкопать подземный тоннель чайной ложечкой.
— Твой ритм — это не чайная ложечка. Твое имя сейчас делает больше, чем все мои барабаны, заговори они одновременно.
Я усмехаюсь. Римус кладет передо мной на жестяную тарелку кусочек витаминного торта — две тонких высохших полосочки со вкусом клубники. Торт хрустит на зубах.
— Римус, — говорю я, — ты помнишь, когда-то была такая забава… гонки в пневмотоннелях?
— Да, — он улыбается. — Хорошее было время. Я и сам там гонялся пацаном, ногу сломал… А что?
— Это правда, что пневмонавты пели песни, когда гонялись? Про себя? Задавали ритм?
Он присматривается ко мне и вдруг настораживается.
— Лана… это важно?
— Ты должен был знать его, — говорю я.
— Кого?
— Там был, — я подбираю слова, — такой человек… среди гонщиков. Он, когда летал, всегда пел про себя вот так: «Жил-был парень, звали его Ветер, он девчонкам головы кружил…»
— А как его звали?
— Я не знаю.
Римус смотрит мне в глаза. Откидывается на спинку стула.
— Это правда, мы все пели про себя. Те, кто не пел, или пел неправильно, вскоре разбивались. Я и ногу-то сломал оттого, что перешел на другую песню… слишком медленную… настроение у меня было… такое. Лана, песня — это талисман. Мы никогда не говорили друг другу, кто что поет.
— Там была еще женщина, — говорю я. — Похожая на меня.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает он почти резко.
— Он сказал.
— Да кто же он такой?
— Лучше скажи, ты эту женщину знаешь?
Он качает головой:
— Мы все расстались. Она потом родила ребенка. А еще потом, я слышал, она умерла…
— Ребята, — за перегородку заглядывает хозяин клуба, — я закрываюсь. Уходите. Если можно, разными путями.
Я тут же встаю. Римус не двигается с места: смотрит на меня вопросительно.
— Я тебе потом все объясню, — обещаю я честно. — Мне надо подумать.
«Жил-был парень, звали его Ветер…»
Я выхожу из клуба. Оглядываюсь: улица пуста. На бетонной стене мерцает тусклая рекламная надпись: «Горожане! Для Вас! Завтра! Праздник Энергии! Незабываемый Энергочас! Приди и Отметь Двадцать Пятую Годовщину…» Годовщину чего, не разобрать: в этом месте на стену кого-то вырвало.
Сегодня ночью в городе будет особенно шумно. К каждому пакету добавят по два-три энерго. И синтетики выйдут на улицу, где будут ждать их дешевые развлечения, и радоваться без памяти — без мысли о завтрашнем дне…
Задумавшись, сворачиваю за угол. Прямо передо мной стоит, расставив ноги, высокая фигура в черном плаще. Я отшатываюсь; замечаю сперва полицейские нашивки и только потом, почти секунду спустя, узнаю Максима.
— Ты обалдел? Я могла тебя…
— Скорее.
У него такое лицо, что я слушаюсь без вопросов. Он хватает меня за локоть и куда-то тащит; не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь в багажнике полицейской машины, рядом с двумя толстыми, жирными от масла велоцепями. Вдалеке слышен свист, топот, отрывистые приказы «Всем стоять на месте»… Я тихо радуюсь, что Римус ушел через подземелье.
Лежу, стараясь не дышать. Минут через пятнадцать слышу над головой стук подошв, скрип днища, кашель и брань. Машина наполняется полицейскими.
— Опять упустили, — говорит простуженный голос. — Сучка.
— Кто-то ей помогает…
— Если она вообще существует в природе, — добавляет третий голос.
— Существует, — глухо говорит Макс. — Можешь мне поверить.
— А, — насмехается первый, — ты же из-за нее лычки потерял…
— Тебя бы туда! — огрызается Макс.
