Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
А в это время орудие в лощине продолжало вести огонь, посылая вдоль дорожной просеки снаряд за снарядом. Шрапнель рвала воздух над шоссе.
«Гусеница» издала гортанный звук и задвигалась ещё быстрее, немного изменив направление движения.
– Огонь! – рявкнул Гаврилов.
«Максим» задрожал и выпустил в поле жёлто-зелёную струю. Солому и листву маскировки будто смело со щита и кожуха.
Движение «гусеницы» сразу застопорилось, она будто наскочила на невидимую преграду, уронила на стерню поверженную голову и стала распадаться. Трое немцев метнулись к воронкам. Но жёлто-зелёная струя догнала их, толкнула в спины, опрокинула. Ещё двое залегли там, где застал их огонь, и начали отстреливаться из карабинов, ещё не определив, откуда вёлся по ним огонь. Они отчаянно палили во все стороны и пятились к спасительным воронкам, до которых так и не успели добежать их товарищи, которых они прикрывали и которые должны были через минуту прикрыть их.
– Макуха! Прижми их! Прижми! Отсекай от воронок!
Плотно придавливая к плечу раму откидного приклада, Воронцов взял на мушку крайнего и пытался достать его короткими очередями. Немец, видимо, понял свою участь. Он то пятился назад, то замирал. Наконец нервы его не выдержали, он встал и сделал бросок в сторону воронки. Залёг, произвёл выстрел и снова сделал короткую перебежку. Нет, умирать в этом холодном, бесприютном пространстве русского поля, когда всё у них, идущих на Москву, складывалось совсем неплохо, он не хотел.
Пулемёт Макухи замолчал. Закончилась лента. Немец вскочил и побежал к воронке, держа перед собою карабин с примкнутым штыком. Ранец его подпрыгивал выше головы. Ещё несколько шагов – и он спрыгнет в спасительную воронку. Воронцов привстал, чтобы видеть цель лучше, прицелился, нажал на спуск. Немец с размаху упал в стерню, закричал и вскоре затих.
– Забили… викинга… – сказал Гаврилов и сплюнул себе под ноги. – Вот так они нас летом гоняли. Куда ни сунься, везде их пулемёты. Они не воевали, а резвились.
Он приложил к каске дрожащую ладонь и сказал:
– Всему личному составу объявляю благодарность. Представление напишет старший лейтенант Мамчич.
– Ну-ну. Только не забудь об этом ему напомнить.
– А тебе, сержант, за снайпера медаль положена.
Наступила тишина. У дороги в лощине тоже стрельба прекратилась.
– Что-то артиллеристы затихли. Слышь, старшой? – Макуха привстал на локте, сдвинул набок каску, прислушался. – Неужели отбились?
– Вот что, ребята, война войной, а жрать охота. – Гаврилов перезарядил рожок, сложил приклад и закинул автомат за спину. – Моя очередь. Я сейчас живо сгоняю туда и обратно. Проверю самочувствие наших крестников. Если что, уходите без меня.
И Гаврилов рывком выскочил из неглубокого окопа и зигзагами побежал к распавшейся на части и неподвижно лежавшей на стерне гусенице. Теперь она не могла причинить зла ни им, ни артиллеристам.
Ещё вчера немецкие зажигалки, портсигары в руках курсантов и десантников раздражали Воронцова. А теперь, когда трофейный автомат, который вот сейчас он держал в руках, сработанный из рейнского железа чужими конструкторами и оружейниками и принесённый на его родину чужим солдатом, так выручил его, он понял, что победивший в смертной схватке всё же имеет право снять с поверженного врага доспех и овладеть его оружием. Во все времена оружие и доспехи противника победивший носил как награду. Это не надо объяснять. Потому что это необъяснимо, как необъясним смысл войны. И Гаврилов поступал правильно. Он знает о войне нечто большее, чем все они. И неплохо было бы поискать в сосняке того снайпера, которого он действительно мастерски снял с сосны и у которого должна быть хорошая снайперская винтовка системы «маузер» с лучшим в мире оптическим прицелом фирмы Карла Цейсса. Может, немцы и не забрали его, лежит под сосной. И винтовка лежит. Как бы она ему сейчас пригодилась!
Воронцов следил то за кромкой леса на той стороне поля, где чернели обугленные сваи и обломки геодезической вышки, то за бегущим по полю Гавриловым. В душе начало разрастаться беспокойство за товарища. Но остановить Гаврилова невозможно. Да и поесть, действительно, охота.
Так что не стоит думать о том, что там, в поле, лежат тела людей, только что убитых ими. Там не убитые люди, а поверженные враги. Тогда всё станет на свои места. «Тогда, – понял Воронцов простую истину, – не будет беспокоить та трещина, тот зазор между человеком и солдатом, который зачастую невидим, но в котором время от времени мятётся, трепещет живая душа. Душа, имеющая память и совесть».
Память и совесть…
– Сержант, ты есть хочешь?
– Хочу.
– И я тоже. Сейчас Гаврилов что-нибудь принесёт. С ним не пропадёшь.
– Я знаю.
Свой последний сухарь Воронцов прикончил, ещё когда шли сюда от Извери. Разломил на три части. Одну съел. Положил в рот, и она через некоторое время растаяла, как тает леденец. Когда долго во рту ничего нет, самый сухой и корявый сухарь тает мгновенно. Даже если не шевелить языком. Другой кусочек отдал Алёхину. Алёхин тоже сразу же сунул его в рот. А третью долю, самую большую, он потерял. Теперь жалел о том, что сухарь невозможно было разломить на равные части. Потерял его именно здесь, на этом поле, когда полз по стерне и барахтался в воронках под разрывами мин и снарядов. Воронцов уже несколько раз машинально ощупывал карман, где лежал третий, самый большой, кусочек сухаря, но карман был пуст.
Гаврилов бежал, низко припадая к стерне.
– И почему нам перед наступлением не выдали сухой паёк? – размышлял Макуха.
– Чтобы не сожрали всё сразу и не шли в бой с полными животами.
– Зато после боя расход каши меньше.
Гаврилов, кажется, добежал. Нагнулся, сел на корточки, что-то поднял. Зачем ему карабин? Встал. Приложился. Одиночный выстрел. Другой. Что он там делает? Чёрт бы его побрал! Он добивает раненых!
– Смотри, Макуха, он добивает раненых… – Во рту у Воронцова сразу пересохло.
Макуха выглянул из окопа и тут же отвернулся. Вытащил из кармана ветошку, открыл затвор и начал тщательно протирать его. И сказал:
– А ты что хотел, сержант? Перевязывать и вытаскивать их в тыл?
Воронцов молчал. Его поразил не столько Гаврилов, сколько Макуха. Гаврилов в поле мог и не выстрелить. Но Макуха подвёл под его выстрелы не просто черту оправдания, а вывел из них один из самых жестоких и непреложных законов войны.
– Ты не интересовался, как они с пленными поступают? Поинтересуйся у пехотинцев, у тех, которых старшина вывел. – Макуха защёлкнул затвор. – Когда формируют колонну для отправки в тыл, раненых сразу выгоняют прикладами, а то и просто выкладывают на обочину, под пулемёт. Помкомвзвода тоже это знает.
Вскоре Гаврилов вернулся, навьюченный двумя ранцами. На шее висела гранатная сумка, из которой торчали длинные деревянные ручки противопехотных гранат. На плече висели три карабина с плоскими штыками.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
