– Сними ладонь с моей груди, Мы провода под током. Друг к другу вновь, того гляди, Нас бросит ненароком,—
зачаровав его этими пастернаковскими строчками, и пояснила очень тихо:
– Так получилось, Гриша, что мы с тобой «провода под током». Сбежать от этого можно, изменить – нет. Даже сделать вид, что это все не так, не получится. Ты попробовал, у тебя не вышло, хоть ты и очень старался.
От переживаемых в этот момент ощущений у Вершинина перехватило спазмом горло – он дышать не мог, говорить не мог, даже думать не мог – все затмила она…
– Когда ты испытываешь влечение к женщине, – перешла на колдовской шепот Марьяна, – твои глаза становятся темно-зелеными, а когда ты испытываешь глубокие чувства, они становятся карими. Как сейчас.
И что-то незримо изменилось в пространстве между ними, в них самих так, что слова стали не важны и пусты… Они стояли, глядя друг другу в глаза, – не шевелились даже, может, несколько секунд, а может, целую вечность, и происходило с ними какое-то волшебство.
И вдруг Вершинин, не выдержав, протянул руки, взял в ладони ее лицо и, чувствуя, как его накрывает волной уже известной ему бесконечной нежности к этой женщине, прошептал сухим, шершавым горлом, вложив в этот призыв все измучившие его бессонные ночи, ожидания, мечтания о ней и мольбу о прощении:
– Ма-а-анечка!
Медленно наклонился, припал к ее губам, как к живительному источнику, и утонул в этом поцелуе, полном нежности, увлекая ее за собой. Эта нежность разбудила так долго сдерживаемую страсть в них обоих, и Григорий принялся покрывать поцелуями лицо Марьяны – отчаянно, безысходно, яростно.
И куда-то уже улетела ее прекрасная рубаха-платье, а следом за ней его одежда, и неизвестно как они оказались в постели – и целовались, целовались, словно, измученные жаждой, пили благодатную воду… И остановились на мгновение, снова переплетясь взглядами, и что-то блеснуло у нее в глазах, похожее на слезы, и отразилось в его глазах. Григорий медленно опустил голову и поцеловал ее совсем иначе – снова очень нежно, долгим, проникновенным поцелуем, лишившим остатков разума их обоих…
И когда он вошел в нее, соединив их тела, у Марьяны из левого глаза сорвалась крупная хрустальная слеза, а он поймал ее губами, как награду…
– Я соскучился по тебе, – прошептал Вершинин признание, когда смог отдышаться и перевернулся на бок, увлекая и ее за собой. – Ужасно соскучился.
– Я тоже, – улыбнулась она. – Я смотрела твою защиту с Глафирой Сергеевной. Ты был великолепен. Стильный, красивый, замечательно держался перед аудиторией. Просто блистал. Ты знаешь, что у тебя талант к общению со зрителями и слушателями? Ты легок, ироничен, умен и, не напрягаясь, удерживаешь внимание людей.
– Спасибо, – прошептал Вершинин.
От ее слов он чувствовал… чувствовал такое… не передать! Такую истинно мужскую радость, гордость – не знаю! Он был победителем всего на свете!
Это действительно только мужское!
Григорий не удержался, притянул девушку к себе, зацеловал до головокружения у обоих и повел, повел дальше, сильнее, яростнее и… и нежнее.
Заснули они с рассветом – ухнули оба, как в пропасть, словно потеряли сознание после очередного совместного восхождения к своей вершине.
И проснулись от настойчивой мелодии смартфона Вершинина, раздававшейся откуда-то с пола.
– Надо взять трубку, – сказал он, не двигаясь и не разлепляя глаз.
– Угу, – согласилась с ним все еще во сне Марьяна.
– Все-таки надо взять, – заметил он на продолжавшийся музыкальный вызов.
– Угу, – повторила она.
– Люблю покладистых женщин, – усмехнулся Вершинин, перевернувшись на спину.
Очередного «угу» не последовало. Он приподнялся на локте, поцеловал ее в нос и в лоб и встал с кровати. Смартфон отыскался в кармане брюк, валявшихся, как и положено всякой приличной одежде, сорванной в порыве страсти, в углу комнаты. Посмотрел на экран – звонила бабушка.
– Да, – ответил Вершинин.
– Ты там, где я думаю? – вместо приветствия спросила Глафира Сергеевна бодрым тоном.
– Да, – посмотрев на спящую Марьяну, усмехнулся Григорий.
– Завтракать когда собираетесь?
– Сейчас, – с сомнением предположил он.
– Вот и приходите. Пирог остался, да и Женуария расстаралась. И времени у нас мало, скоро пора будет выезжать.
– Куда? – не понял Григорий.
– По очень важному официальному делу, Гришенька.
– Ладно, сейчас придем, – пообещал он почти невозможное.
Кинув телефон на кресло, Вершинин нырнул в кровать и принялся будить женщину.
